Критика гадской программы

Приходит как-то Энгельс к Марксу и говорит:

– А что, братуха, жалко тебе иной раз бывает работяг? Они ведь, четкие пацаны, честным трудом деньгу зашибают, чтобы малых детушек прокормить да женушку хоть раз в месяц какой-нибудь безделицей с ярмарки порадовать, а жизнь-то у них не сахар. Работают кто по 12, а кто и по 16 часов. Кормят их хоть и сытно (иначе много не наработают), а не скажешь что разнообразно. Да и из одежонки кроме робы — так, костюмишко какой-нибудь дешевый, да и то не у кажного. Живут кто в бараках, кто в лачугах…

– Да, мон шер Фред, и мне жаль их иной раз прямо до слез.

– Так я что, Карлуха предлагаю. Ты у нас парень башковитый, давай-ка с тобой книжку напишем как рабочим, значицца, жизнь свою улучшить. Пусть они у буржуев, таких, как мы с тобой, которые ни у станков не стоят, ни в шахты не лазиют, всё отберут да и руководят сами. Тогда и деньги у них сразу появятся одежонку там справить, да и у эксплуататоров в счет прошлых обид кое-что отобрать да поделить между собой не грех. Глядишь, и поприятнее заживут.

– Хорошая, батенька, мысль. Всенепrеменньейше напишу такую книжку. Вот прямо сейчас возьмусь. Будет у рабочих инструкция по построению счастливой жизни! Заметь, наша с тобой книжка, потому-что и твою фамилию я, конечно-же, укажу как соавторскую. Заходи завтра утром за рукописью, я тут все равно без дела сижу, хоть мозги разомну.

– Вот это по-братски, вот это по-пацански, вот это ты молодчага! У меня уж и в типографии договорено. К обеду глядишь — и напечатают.

Сказано — сделано, книжку, которую решили назвать «Манифест коммунистической партии» написали и напечатали за считанные часы и всем рабочим раздали.

На следующее утро (было как раз воскресенье) в дверь домика, где обитали Маркс с Энгельсом, раздался робкий стук. Друзья открыли и ажно прослезились от умиления: на пороге стояла делегация рабочих с какими-то мешочками и корзинками в руках. Самый представительный бородач, видимо, старшой, откашлялся и, преодолевая стеснение, начал, обращаясь к Марксу:

– Скажи, мил, человек, а господа Маркс с Энгельсом не здесь ли проживают?

– Да, это мы. Я Маркс, а это друг мой Энгельс.

– Ваши благородия! Отцы родные! — заголосил в экстазе старшой, норовя бухнуться на колени. – Премного вам благодарны за книжку вашу, уж простите, название не успели выучить, зело заковыристо. Ну, партейной-от манихвест. Вчерась мы книжку-то вашу получили, а поелику чтению необучены, так заставили грамотея нашего Михеича ее нам вслух читать. Он сначала упирался, потому как научные книжки не шибко любит, а больше все лубками про Ваньку-Каина интересуется, но уговорили таки его, черта, читать, а прочитамши все прям обомлели, до того хороша всем нам показалась сия книжица. Тут еще господин какой-то рядом стоял, так тоже проникся. Это, говорит, посильнее, чем Гётов «Хвавуст», потом разрыдался и убежал куда-то. И другие чудеса были: у кого шов от апендицита рассосался, у меня вон палец отрос, который я в прошлом годе по недосмотру фрезой отрезал, а Михеич тот вообще в запой ушел, до сих пор найти не можем. В общем мы вам, благодетели, вот, гостинцев принесли, уж не побрезгуйте. Кто сахарку, кто молочка крыночку, кто иичок, а у кого курочки не нясуться, так тот и гривинничек трудовой жертвует. Айда, братва, доставай у кого чего, складывай тут, у крылечка.

После этих слов рабочие, непрестанно произнося слова благодарности и кланяясь, стали складывать гостинцы к ногам польщенных теоретиков. Раздавались даже слова на каком-то малопонятном наречии, вроде: «В натуре по фене ботают Карлуха с Федей» и «Спасибо, что впряглись за пацанов». Разбор этих фраз писатели решили отложить на будущее, чтобы не портить торжественность момента. Затем делегация, степенно пятясь, удалилась.

– А что это за рабочие такие странные: с курочками, яичками, крынками, лукошками? — удивлялся потом, сидя за чаем с куличом из гостинцев Энгельс.

— А это, мон шер Фред, похоже, русские. Темный народ, из крестьянской дремучести все никак не выйдут. Летом на огородах ковыряются, зимой на фабрики ходят деньгу зашибать.

— Так, может, это и не рабочие вовсе?

— А кто их знает… Азиаты, с ними всегда что-нибудь не укладывающееся в наши стройные теории. Ты не заморачивайся, потом разберемся. Жуй вон кулич-то, в Европе, небось, такого не купишь. На чистом сливочном масле, не на маргарине каком-нибудь.

– Да, вкусно… А все-таки ловко это мы, брат Карл, манифест забабахали. Теперь дело пойдет. Рабочие всех буржуев перестреляют, добро буржуйское поделят, а нас тобой к себе атаманами пригласят: мы у них тепереча свои, мы тепереча коммунистическая партия.

То есть вот так все было, вы думаете? Не отпирайтесь, именно так вы и думаете, особенно если воспитаны в СССР. С подачей я, конечно, переёрничал, но по сути так и говорили нам: великие Маркс и Энгельс придумали учение, которое оказалось на удивление правильным. В отличие от множества других теорий, особенно тех, что касаются законов развития человеческого общества, эта отлично воплотилась на практике и принесла счастье трудящимся всех стран. Ленин, Сталин и их помощники, руководствуясь марксизмом, создали могучее государство — Союз Советских Социалистических Республик, которое за 70 лет своего существования доказало свою эффективность: достигло высот в развитии науки и техники, культуры и искусства, стало пионером в освоении космоса. Потом, правда, развалилось, но что поделаешь, везде враги, ренегаты, оппортунисты. Отклонились от четко данных гениальными классиками (Марксом, Энгельсом, Лениным и Сталиным) указаний — вот и загубили великий проект, про…ли, так сказать, все полимеры.

Между тем появление «Манифеста Коммунистической партии», который до сих пор коммунистами принимается без всяких ревизий как основополагающий документ, выглядело не так впечатляюще.

Во-первых, это произведение впервые было опубликовано анонимно. Не стояла под ним подпись не только Энгельса, но и самого Маркса. Более того, даже дата публикации в точности неизвестна: в различных источниках указывается 15 февраля, 21 февраля и 26 февраля 1848 года. Но это мелочи. Гораздо интереснее, что наши классики написали свое едва ли не главное произведение не по собственному замыслу, а… на заказ. Мало того, еще и в жестко отведенные сроки (то, что в наши дни называется deadline) едва уложились, т.е. работали в режиме, в котором через пару десятилетий другой литератор — Ф.М. Достоевский — будет вкалывать на другого Маркса, не Карла, а Адольфа Федоровича, книгоиздателя. Этот однофамилец великого пролетарского вождя был тем еще эксплуататором, не стеснялся применять потогонную систему к русским писателям.

Кто был заказчиком «Манифеста…» не секрет. Написан он был для Союз коммунистов, тайной революционной организации, созданной в 1847 году в Лондоне. Она возникла на базе Союза справедливых, который, в свою очередь, тоже имел предшественника — Союз отверженных. Если про Союз коммунистов и Союз справедливых в Интернете есть что почитать (и даже посмотреть, в СССР был снят целый сериал «Карл Маркс: молодые годы»), то о Союзе отверженных во всем Рунете можно найти лишь несколько коротких абзацев.

Более-менее объемная статья о том, как Союз отверженных превратился в Союз коммунистов обнаружилась в немецком сегменте Сети. Это глава из учебника по истории рабочего движения, написанного ученым из ГДР (т.е. еще в советское время) Максом Беером, но и там не слишком подробно описан этот процесс. В общем, сложив все, что удалось найти о Союзе отверженных, мне удалось составить следующий его «портрет».

Во-первых, «Союз отверженных» — не совсем корректный перевод исходного немецкого названия — Bund der Geächteten. Гугл предлагает более интригующий, но тоже не совсем точный вариант — «Союз преступников» (преступников, Карл!). Мне больше понравился тройное переобразование: английским аналогом слова Geächteten можно считать слово outlaw, что означает «тот, кто вне закона», а в более широком смысле — изгой, отверженный и да, можно сказать преступник. Но человек вне закона преступником является не всегда. Возможно, это действительно нарушитель, которого пока не поймали, а, может, и просто тот, с кем окружающие не хотят иметь дел, испытывая к нему неприязнь. Можно даже представить ситуацию, когда человек, разочаровавшись в обществе, сам добровольно дистанцируется от соплеменников (отшельник). Кстати, немецким словом Bund, напоминающим русское «бунт», социал-демократические организации продолжали называть даже в XX веке (например, еврейский бунд). В немецком политическом словаре эта приставка вообще часто употребляется: бундесвер (армия), бундесрат (парламент)…

Во-вторых, союз отверженных тоже возник не на пустом месте.

…в 1832 году в Париже немецкими политическими эмигрантами и ремесленниками <был основан> Немецкий народный клуб. После запрещения в 1834 г. деятельности клуба часть его бывших членов основали тайное общество под названием «Союз отверженных» с иерархической структурой и авторитарным руководством. В своих действиях это общество придерживалось заговорщической тактики и насчитывало около 500 членов.

То есть «прародителем» организации, заказавшей Карлу Марксу «Манифест коммунистической партии» было полулегальное общество с авторитарной структурой. Все, как мы любим. Меня изумило еще и то, что это собщество было создано в Париже немцами, да не просто немцами, а эмигрантами, оказавшимися на чужбине с волной переселенцев, покинувших Германию после Наполеоновских войн. Казалось бы, Священный союз, в состав которого входили Австрия, Пруссия и другие немецкие княжества, победил в войне, а победители обычно живут лучше побежденных. А вот поди-ж ты, рабочие из «счастливой» Германии ищут убежища в «несчастной» Франции. Чего им, интересно, на родине не хватало?

Вышеупомянутый Макс Беер пишет:

…после 1815 года… экономические трудности заставили многих немцев… <выступавших за свободу и единство в Германии> искать убежища за границей и оттуда работать на благо своего дела. После Июльской революции (1830 г.), после Гамбахского праздника южногерманской демократии (1832 г.), на котором присутствовало 30 000 человек, а также после Франкфуртского покушения (1833 г.) те, кто подвергся политическим преследованиям, все чаще мигрировали в Париж, где они нашли поддержку со стороны передовых французских активистов. Первоначально они основали «Немецкое народное объединение» ('Association pietricique allemande), целью которого было лишь содействие усилиям по политической свободе и объединению Германии. Оно превратилось в «Ассоциацию преступников» (начало 1834 г.)

Еще раз: «Ассоциация преступников» — это автоматический перевод немецкого словосочетания Bund der Geächteten, которое в русскоязычной литературе деликатно преподносится как Союз отверженных. Для «прямого потомка» этой «Ассоциации преступников» — Союза коммунистов — Маркс с Энгельсом и написали свой знаменитый «Манифест».

Что-то это мне напоминает. Из недовольных, перебравшихся в «прогрессивную европейскую страну», создается революционное сообщество, нацеленное на установление новых порядков на бывшей родине, изнывающей под игом «реакционеров». Только запломбированного вагона не хватает для полноты картины.

Да, многого мы еще не знаем. Точнее говоря, проходим мимо исторических фактов, учет которых помог бы более объективно воспринимать историю. Вы что-нибудь слышали о вышеупомянутом Гамбахском празднике? Я до сегодняшнего дня — нет. Может, и слышал в университете, да не запомнил. А сейчас соображаю: 30 тысяч активничающих мужчин, съехавшихся со всей Германии, позвавших поучаствовать в своем фестивале единомышленников из Польши и Франции… Вооружи их да обеспечь лошадьми — конная армия получится, силами которой можно захватить какую-нибудь зазевавшуюся европейскую страну из не самых крупных и не самых развитых.

Или взять упомянутое там же Франкфуртское покушение 1833 г.:

…организовался кружок лиц, состоявший из ученых, студентов, военных, ремесленников и т.п. Этот кружок притянул массу молодежи с разных концов Германии, вступил в сношения с немецкими и польскими эмигрантами в Швейцарии и Франции. Главами кружка были доктор Герт, Раушенплатт, Густав Бунзен,… штутгартский книжный торговец Франк и обер-лейтенант Козериц, который обещал, что вюртембергское войско примкнет к движению. В середине февраля 1833 года… были сформированы два штурмовых отряда, закуплено 220 ружей, три центнера пороха и формы для отливки пуль.

План состоял в том, чтобы сначала штурмовать два полицейских участка во Франкфурте и захватить хранившееся там оружие и казну Германской Конфедерации. Затем заговорщики должны были пойти во дворец Турн-унд-Таксис, расположенный рядом со зданием полицейского управления, где заседал союзный сейм, взять там представителей в заложники и назначить временное правительство. Революционеры также надеялись на поддержку крестьян Гессена и жителей Франкфурта. Это должно дать сигнал к революции по всей стране для установления демократии.

Куда там мюнхенскому ефрейтору с его пивным путчем…

В общем, «штурмовать Зимний» умели задолго до Ильича с Троцким, и даже до Маркса с Энгельсом.

Из революционных событий, предшествовавших созданию Союза коммунистов, меня больше всего умиляет т.н. Вартбургское празднество:

По случаю 300-летия с начала Реформации и четвёртой годовщины битвы при Лейпциге студенты различных факультетов 18 октября 1817 года провели встречу в замке Вартбург. Ассамблея, состоявшая из 500 студентов и нескольких либерально настроенных профессоров, выразила протест против реакционной политики и местничества и высказалась за образование единого национального германского государства с собственной конституцией. Мероприятие закончилось осуждением и сожжением «не-германских» книг в большом центральном костре. Вартбург, место убежища Мартина Лютера в 1521—1522 годах, являлся своего рода национальным символом, потому и был выбран для проведения собрания.

Вот тебе и октёберфест: бузотерить в октябре 17-го года, оказывается, — давняя немецкая традиция. Та же лютерова Реформация началась аккурат в октябре 17-го, только в XVI веке:

18 октября 1517 года папа Лев X выпустил буллу об отпущении грехов и продаже индульгенций в целях «Оказания содействия построению храма св. Петра и спасения душ христианского мира». Лютер взорвался критикой роли церкви в спасении души, которая выразилась 31 октября 1517 года в 95 тезисах против продажи индульгенций.

А мы-то, русские, все гадаем, откуда на нас такое «счастье» свалилось, все местных барагозников попрекаем, а это, оказывается, за чьи-то галлюцинации расплачиваемся, за немецко-французские разборки. «Во чужом пиру похмелье» такое называется.

P.S. В материале о литературных предпочтениях Ильича упоминались рассказы Джека Лондона. У этого писателя, активно интересовавшегося русским революционным движением, есть незаконченный рассказ с таким сюжетом. В США мигрирует бывший русский революционер Драгомилов со своей дочерью Груней. Решив совместить революционные убеждения с бизнесом, этот деятель основывает «Бюро убийц», в которое можно обратиться для физического устранения какого-нибудь «нехорошего человека». Если организация сочтет, что человек действительно недостоин жизни, заказ принимается и оплачивается (стоимость — порядка 10-40 тыс. тогдашних долларов). Организация тайная, в ней царят жесткая дисциплина и иерархия, за несоблюдение принципов — расправа. Приведу длинную цитату из этого рассказа с действительно интересным, кстати говоря, сюжетом:

— Значит, это вы Иван Драгомилов? — Винтер Холл на миг остановился, с любопытством окинув взглядом ряды книг по стенам, и снова осмотрел на бесцветного блондина в черной профессорской шапочке, который даже не встал, чтобы поздороваться с ним.

— Должен сказать, добраться до вас довольно трудно. Это внушает уверенность, что… э… ваше Бюро работает столь же осторожно, как и умело.

Драгомилов весело улыбнулся гостю.

— Садитесь, — сказал он, указывая на стул напротив себя, стоявший так, что опустившийся на него посетитель оказался лицом к свету. Холл снова окинул взглядом комнату и опять посмотрел на человека перед собой.

— Я удивлен, — заметил Холл.

— Вы ожидали, я полагаю, увидеть узколобых головорезов и обстановку мрачной мелодрамы? — любезно спросил Драгомилов.

— Нет, не это. Я знал, слишком тонкий ум нужен для руководства операциями вашего… э… учреждения.

— Они неизменно проходили успешно.

— И давно вы занимаетесь этим делом, позвольте спросить?

— Активно — одиннадцать лет, правда, этому предшествовала подготовка и разработка плана.

— Вы не возражаете, что я завел такой разговор? — был следующий вопрос Холла.

— Конечно, нет, — последовал ответ. — Как клиент, вы находитесь со мной в одной лодке. Интересы у нас общие. Поскольку мы никогда не шантажируем наших клиентов, то и после совершения сделки — нет оснований, чтобы наши интересы расходились. Кое-какие сведения не могут причинить вреда, и я не прочь похвастать, что в некотором роде горжусь этой организацией. Она, как вы сказали, и как я сам без лишней скромности отмечаю, руководится умело.

— Отказываюсь понимать, — воскликнул Холл. — Вас бы я назвал последним из всехлюдей в мире, кого можно представить во главе банды убийц.

— А вас я бы назвал последним из тех людей в мире, которых я мог бы ожидать здесь в поисках услуг такого человека, — холодно парировал собеседник. — Вы мне нравитесь. Вы выглядите сильным, честным, бесстрашным, и в ваших глазах не поддающаяся определению и все же несомненная усталость человека, много знающего. Вы немало прочли и изучили. Вы так же приметно выделяетесь из потока моих обычных клиентов, как и я, разумеется, не похож на предводителя банды убийц, которого вы ожидали встретить, а лучше и правильнее назвать их всех палачами.

— Название не играет роли, — ответил Холл. — Оно не может умалить моего удивления по поводу того, что именно вы руководите этим… э… предприятием.

— Сомневаюсь, чтобы вы имели представление, как им руководят, — Драгомилов сплел и расплел свои сильные тонкие пальцы и подумал прежде, чем ответить. — Можно сказать, что мы ведем дело в более строгих этических правилах, нежели наши клиенты.

— Этических правилах! — Холл расхохотался.

— Да, именно так, хотя я согласен, что относительно Бюро убийств это звучит смешно.

— Это так вы его называете?

— Название не хуже и не лучше любого другого, — глава Бюро невозмутимо продолжал: — Начав пользоваться нашими услугами, вы обнаружите более твердые и жесткие условия делопроизводства, чем в мире бизнеса. Необходимость этого я понял сразу. Это было жизненной необходимостью. При нашем положении, находясь вне закона и в пасти самого закона, успех можно обеспечить, только верша справедливость. Мы вынуждены быть справедливы друг с другом, с нашими постоянными клиентами, со всеми и во всем. Вы даже понятия не имеете об объеме дел, которые мы проворачиваем.

— Что вы говорите! — воскликнул Холл. — А почему?

— Потому что иначе было бы нечестным заключать сделки. Подождите, не смейтесь. Это факт, мы в Бюро чрезвычайно щепетильны, когда дело касается этических норм. Доказательств справедливости мы требуем во всем, что делаем. Нам необходима уверенность в справедливости каждого нашего дела. Без нее мы не смогли бы продержаться длительное время. Поверьте, это так. А теперь к делу. Прежде чем появиться здесь, вы прошли через доверенные каналы. У вас может быть поручение только одного рода. Кого вы хотите уничтожить?

— А разве вам неизвестно? — удивился Холл.

— Разумеется, нет. Это не моя область. Я не занимаюсь вопросами привлечения клиентуры.

— Возможно, что, услышав имя этого человека, вы не дадите санкцию справедливости. Ведь вы, я полагаю, не менее судья, чем палач.

— Не палач. Я никогда не привожу в исполнение казнь. Это не моя область. Я — глава. Я решаю, а руководство на местах — вот кто, и другие члены организации исполняют приказы.

— Но эти другие могут оказаться ненадежными?

Драгомилов, видимо, был рад вопросу.

— О, это было, действительно, камнем преткновения. Я длительное время изучал этот вопрос и увидел, что, как и все остальное, этот момент еще настоятельнее обязывает нас вести операции только на этической основе. У нас свои собственные представления о справедливости и свой собственный закон. В наши ряды принимаются только люди с высшей моралью, сочетающие в себе необходимые физические данные и выдержку. В итоге наши клятвы соблюдаются почти фанатически. Случалось, конечно, попадались и ненадежные, — он замолчал и, казалось, печально что-то обдумывал. — Они поплатились за это. И это было великолепным практическим уроком для остальных.

— Вы имеете в виду?..

— Да, они казнены. Это было необходимо. Но не нами. Мы это делаем чрезвычайно редко.— Как вы этого избегаете?

— Когда мы находим отчаянного, умного и думающего человека — между прочим, этот выбор делается самими членами организации, которым повсюду приходится сталкиваться с разными людьми и которые имеют лучшие возможности, чем я, встретить и оценить людей с сильным характером. Когда такой человек найден, он проверяется. Его жизнь — залог его верности и преданности. Мне сообщают об этих людях. Но далеко не всегда приходится мне встречаться с ними, если они не выдвинутся в организации; и, естественно, очень немногие из них видели меня.

Вначале мы поручаем кандидату совершить нетрудное и неоплачиваемое убийство, ну, скажем, какого-нибудь жестокого помощника капитана корабля или драчуна-мастера, ростовщика или мелкого взяточника-политикана. Как вы знаете, для общества только польза от удаления таких личностей. Однако вернемся к теме. Каждый шаг кандидата в первом его убийстве обставлен нами с таким расчетом, чтобы собрать достаточно доказательств для осуждения его любым судом этих мест. И дело ведется таким образом, чтобы свидетельские показания исходили от посторонних и никому из наших не пришлось бы участвовать. В связи с этим для наказания члена организации нам самим не приходилось обращаться к закону. Когда же это первое задание выполняется, человек становится своим, преданным нам душой и телом. После этого он основательно изучает наши методы…

— В программу входит и этика? — прервал Холл.

— Да, конечно, входит, — услышал он восторженный ответ. — Это самый важный предмет, который изучают члены нашей организации. Нам претит всякая несправедливость.

— Вы не анархист? — задал гость неуместный вопрос.

Шеф Бюро убийств отрицательно покачал головой:

— Нет, я философ.

— А это то же самое.

— С одним различием. А именно: у анархистов хорошие намерения, а у меня хорошие дела. А какая польза от философии, которую нельзя применить? Возьмите отечественных анархистов. Вот они решились на убийство. Они строят планы, день и ночь сговариваются, наконец наносят удар и почти всегда оказываются в руках полиции. А лицо или персона, которую они намечали в жертву, остается невредимым. У нас не так.

— А вы разве никогда не терпели неудач?

— Мы стремимся исключить неудачу. Тот из нас, кто по слабости или из страха терпит неудачу, приговаривается к смерти. — Драгомилов важно умолк, его бледно-голубые глаза светились торжеством. — У нас никогда не было неудач. Разумеется, для выполнения задания человеку дается год. Ну, а когда это важное дело, ему даются помощники. Повторяю, у нас не было ни одной неудачи. Организация настолько совершенна, насколько человеческий ум способен ее сделать таковой. Даже в том случае, если я оставлю ее, скоропостижно скончаюсь, организация будет продолжать действовать точно так же.

— Делаете ли вы какие-либо различия, принимая заказы? — спросил Винтер Холл.

— Нет, от императора и короля до самого скромного крестьянина — мы принимаем заказ ото всех, если… вот в этом «если» и заключается главное — если признано, что их приговор социально оправдан. А в том случае, если плата, которая, как вам известно, вносится авансом, нами принята и данное убийство признано справедливым, это убийство непременно совершается. Таково одно из наших правил…

— Вы, я бы сказал, чрезвычайно внимательны к этической стороне, — начал он. — Вы, как бы это сказать, энтузиаст этики.

— Фанатик этики, — вежливо поправил Драгомилов. — Да, я приверженец этики.

Ничего личного, просто бизнес, и это, на мой взгляд, честнее, чем разбой под завывания о «борьбе за счастье трудящихся».