Секретный ингредиент марксизма

Карл Маркс был не единственным историческим деятелем, сумевшим с помощью всего лишь теоретических выкладок раздуть мировой пожар классовой борьбы. За 300 лет до его рождения чем-то подобным занимался христианский священник Мартин Лютер. Правда, последний боролся не за дело рабочего класса, а за интересы своих братьев по вере, вне зависимости от социального положения, прежде всего — простых земледельцев, крестьян. Именем Лютера, как позднее именем Маркса, были развязаны кровавые, длившиеся несколько десятилетий Крестьянские войны (Гражданскую войну в России без особых натяжек тоже можно назвать крестьянской).

Какие же взрывоопасные взгляды своих современников заставил сдетонировать своими проповедями знаменитый немецкий реформатор? Возмущало Лютера прежде всего посредничество Католической церкви на пути к религиозным истинам. Библию до XVI века было принято издавать только на латыни, недоступной для понимания простолюдинов. Если обычный христианин хотел узнать, что сказано в Священном писании по тому или иному вопросу, ему следовало не открыть книгу и прочитать соответствующие фрагменты, а обратиться к священнику, а тот вместо прояснения ситуации, зачастую пускался в туманные рассуждения. Например, стоило крестьянину, измученному феодальными повинностями, возмущенно спросить: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был господином?», священник доверительно обнимал разгорячившегося собрата по вере за плечо, выдерживал эффектную паузу и задушевным голосом начинал что-нибудь из разряда: «Видишь ли, Юра…».

Лютер считал, что христианам не нужны толстые богословские тома и сонм хитрых толкователей, ибо сказано: «…пусть будет слово ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого». В небольшом сборнике евангелий найдется все необходимое для спасения души. Да что там евангелия, в лаконичной Нагорной проповеди все сказано яснее ясного. Так что долой паразитов-толкователей, даешь прямой доступ к Библии!

Лютеранство критиковали за минимализм, опрощение религиозного учения, но усилия реформатора не прошли даром. В борьбе с погрязшим в роскоши и лицемерии Католицизмом родилась знаменитая Протестантская этика, давшая мощный толчок прогрессу в общественных и производственных отношениях.

Карл Маркс тоже начинал с возмущения чудовищной эксплуатацией, которой подвергался в его время рабочий класс. Решив посвятить свою жизнь освобождению этих несчастных, он в самом начале своей философско-политической деятельности призывал руководствоваться весьма кратким текстом — «Манифестом Коммунистической партии». Не плодом божественного откровения, конечно, а собственноручно написанным, но не менее пафосным. Эта книжечка была издана в бурные годы середины XIX в., когда в странах Европы одна за другой вспыхивали буржуазные революции, создавались социалистические партии. Когда же накал политических страстей пошел на спад, автор «Манифеста» решил конкретизировать свои исходные теоретические наработки, подкрепить их политико-экономическими фактами и теоретическими аргументами. На написание главного труда — «Капитала» — у Маркса ушло два десятилетия, только вот результат получился противоположный лютеровскому. Учение, призванное освободить рабочий класс и все человечество от пут эксплуатации, получилось таким заковыристым, что сразу стало обрастать сетью толкований и толкователей, ничем не уступающей по объему и запутанности средневековой схоластике. «Теория Маркса была правильно усвоена только немногими. Она требовала усиленного напряжения мысли и слишком большого подчинения личных желаний и потребностей объективным условиям», - писал Карл Каутский (см. Каутский К. «Терроризм и коммунизм». Берлин, без указания года. С. 86.)

В СССР изучению трудов Маркса, его друга Энгельса и самого рьяного последователя — Ленина каждый человек, желавший считаться по-советски образованным, должен был пожертвовать бессчетное количество академ-часов. Это было как налог на добавленную стоимость, только применительно к знаниям. Решил посвятить себя изучению физики? Сначала узнай, что писал Маркс о материи. Желаешь освоить бухгалтерский учет? Ознакомься прежде с марксистской экономической теорией, и так далее, вплоть до бальных танцев.

Сообщаю со знанием дела, как человек, проработавший много лет на крупном машиностроительном заводе наладчиком: на практике классовая борьба выглядит так. Допустим, отработав смену (в наше время 8, а когда-то 10, 12, а то и все 16 часов), вы в очередной раз обнаружили, что работодатель, точнее говоря, его представитель в лице цехового мастера, вас надул: начислил маловато, положенные льготы не предоставил, полномочия свои превысил. В общем, нарушил трудовой договор, причем так, что и жаловаться-то себе дороже. Если вам уже перевалило за 35, то вы в этой ситуации, скорее всего, постараетесь отвлечься дома чем-нибудь приятным и не сложным — посмотрите телевизор, выйдете во двор попить пива с соседями, протрете тряпочкой любимый мотоцикл, а то и вовсе завалитесь спать. Утро вечера мудренее. На свежую же голову припомнится, что на работе мастер не просто от злобы или жадности наказал, а и с вашей стороны были косячки, а тут еще выяснится, что сын двойку из школы принес, жена неумело деньгами распорядилась… В общем, жизнь есть жизнь, как-то все само собой притупляется, устаканиватся, утрясется, отвлекается, на том «классовая борьба» и заканчивается до более подходящего момента.

Молодой рабочий, конечно, более ершист. Усмотрев в действиях работодателя обиду, он жаждет справедливости. Понаблюдаем за ним. (Время и место действия самые абстрактные, хронологические и иные нестыковки вставлены в текст намеренно, чтоб не так скучно было читать, и логику рассуждений не нарушают).

– Что же это делается, пацаны? Мастер мне вчера опять наряд неправильно закрыл, обсчитал, да так, что и не докажешь теперь ничего. Я этого так не оставлю.

– Правильно, Колян, — отвечают друзья. — Мастер этот — известный гад, нас тоже часто обманывает. Может, подкараулим его у проходной, дадим пару раз поддых, авось повежливей будет?

– Так это ж уголовщина, — говорит озадаченный Колян.

– Ну, типа того…, — отвечают друзья. — Тогда вот что. Сходи к Михалычу, у него адресок адвоката есть, такого, который всегда за рабочих. Керенский его фамилия. Его дед даже дело о Ленском расстреле не побоялся вести, такой был верткий, да и у нынешнего язык подвешен что надо. Обратись к нему, глядишь и выгорит дело.

– Нет, мужики, мы пойдем другим путем, — отвечает Колян, и взор его загорается революционным пламенем. — Слышал я, что есть у нас, у рабочих, могучий заступник – Карл Маркс. Этот мудрец советует не размениваться на всякие мордобития и сутяжничества с властями и хозяевами, а брать всю власть в свои руки! Давно хочу я выяснить, что он такое придумал, да порядок у нас на заводе раз и навсегда навести.

– Вот это здорово! — воодушевились рабочие. — Давай, давай, почитай эти марксовы книжки, потом нам расскажешь, может, и мы поучаствуем. Но если морду мастеру, все-таки, бить надумаешь — мы за углом, в пивной.

Пришел Колян на следующий день с работы, поставил рашпиль у стены, копоть, сажу смыл под душем, съел холодного язя, и сразу за книжку, разузнать как там Маркс советует рабочим за свое счастье бороться. Глаза от усталости слипаются, конечно, отдохнуть бы сначала, но понятно, чем это закончится: приляжешь на полчасика, а проснешься только утром. Ведь свободного времени у рабочего не особо много. 8 часов спать надо, 8 - работать, 8, вроде как, свободных, но требуется и до работы за это время добраться, и вернуться, вот тебе и еще пара часов. Бытовые дела тоже сами себя не сделают. Получается, что на учебу больше 4 часов не выделишь, и то пока холостой. Да еще мозг этот проклятый никак дольше 45 минут на полную катушку работать не хочет, требует перерывов. Сосредоточиться на чтении надолго не получается, ход мысли теряется, отвлекающие моменты досаждают… Не зря, наверно, умникам, которые в университетах по 5 лет портки протирают, платят иной раз не меньше, чем Коляну, усердно машущему рашпилем по 8 часов в день. Да и кому нужно это махание? Скоро хозяин грозится рашпили заменить шлифмашинами, рабочих в два раза меньше понадобится, а в развитых странах операцию, которую выполняет Колян, давно уже переложили на роботов. Придется, наверно, другую работу искать… Такие мысли роились в голове марксиста-неофита, и он сам не заметил, как положил на книжку сложенные в локтях руки, на них голову, и заснул.

На следующий день Николай (какой же он теперь Колян, раз марксист, приличный, можно сказать, человек) решил действовать более разумно. Придя с работы, сначала вздремнул часик, уменьшив время занятий, но повысив качество работы головного мозга, и только потом сел за изучение трудов своего бородатого наставника.

Понемногу прояснялась марксова задумка: пролетариат в силу непреложных исторических законов должен свергнуть капиталистов, установить свою диктатуру. После этого несправедливости понемногу сами собой улетучатся. «А и в самом деле, кто же по правильным понятиям живет, как не мы, рабочие? — думал Николай. — Мы же соль земли, самые справедливые люди. И друг друга выручаем, а не как гнилая интеллигенция, которая по норам сидит и хоть режь у нее на глазах человека — не заступится; мы, рабочие, даже побить можем кого угодно, если толпой навалимся; и в семьях у нас порядок, не как у какой-нибудь шпаны декадентской. В общем, рабочий класс — сила!»

– Тут сказано не рабочий класс, а пролетариат, — поправил кто-то.

– Кто здесь?! — изумился Николай.

– Внутренний голос, — ответил внутренний голос. — Раз уж ты у нас теперь мыслитель, я теперь всегда буду с тобой. Это только заниматься физическим трудом можно не задумываясь, по принципу «глаза боятся — руки делают», да и то до поры до времени. У философов же сомнения должны быть. Со-мнения. То есть мнений может быть несколько почти по любому вопросу, и каждое нужно осмыслить, чтобы выбрать правильное. Так что привыкай. А на сегодня все, хватит, вон уж, до чертей дочитался. Ложись спать, завтра в библиотеку поедем, выяснять чем рабочий класс от пролетариата отличается.

На следующий день после работы поехал Николай в городскую публичную библиотеку. С учетом дороги туда и обратно, на изучение марксизма в тот вечер осталось еще меньше времени, зато там и книг больше, чем дома.

Перво-наперво решил он поинтересоваться в энциклопедическом словаре, что же такое пролетариат? Выяснилось для начала вот что: «В Древнем Риме пролетариатом называли неимущих, бедноту, которая ничего не могла производить, кроме потомства». «Чтобы иметь детей, кому ума не доставало?» — мелькнуло в голове что-то из школьной программы по литературе. Определение Николаю не понравилось: «Это, получается, нас, рабочих, с какими-то голодранцами сравнивают, с бомжами, с побирушками? Да я, между прочим, на свою зарплату вполне приличное жилье снимаю, одеваюсь не хуже инженеров, развлечения и увлечения кое-какие могу себе позволить. Поднапрягусь, так и на автомобиль накоплю, или даже на небольшой домик». В общем, расстроился, даже статью в словаре дочитывать не стал. На ум от такого открытия уже ничего не идет.

Сдал словарь библиотекарше, а она между делом и говорит: «Не желаете ли ознакомиться с нашим стендом, который мы подготовили к юбилею революции? Полистайте тогдашние журналы, они, право, были иной раз поинтереснее нынешних». «А что, — подумал Николай. — Раз серьезное учение сегодня не заладилось, хоть развлекусь в этой библиотеке. Не зря же приехал». Взял с выставки номер журнала «Новый Сатирикон», изданный в 1917 году, сел в кресло полистать. Попался на глаза фельетон Аркадия Аверченко «Десять миллионеров»:

…Десять самых богатых, самых матерых и отборных капиталистов со скрученными на спине руками уныло предстали перед трибуналом…

– Одним словом, господа капиталисты, я от имени революционного пролетариата требую, чтобы вы указали нам источники вашего обогащения <сказал пролетарский судья>.

– А зачем вам это, господа? - несмело спросил самый крупный капиталист.

– А затем, - сказал один черный, как жук, угрюмый большевик, - что мы все равны, и то, что известно вам, должно быть известно и нам. Мы такие же люди, как и вы, и тоже, может быть, хотим сделаться миллионерами!

– Да ведь у нас особых секретов нет.

– Ну, да, <скажешь> тоже! Знаем мы, — нет! Даром же, зря, из воздуха, деньги не возьмутся, как-нибудь вы их сделали. Говорите!

– Говори, падаль! — зашумела веселая толпа. — Говори, как сделался миллионером.

– Хорошо, — вздохнул миллионер. — Слушайте…

И вся толпа притихла так, что слышно было лишь тяжелое прерывистое дыхание черного жукообразного большевика.

Нервы всех напряглись, как струны, — вот сейчас они сами, своими ушами услышат, узнают секрет богатства, тот таинственный и сладкий «сезам», который должен перед каждым из них открыть золотые двери роскоши, уюта и благоденствия…

– Итак: начал я, господа, с пустяков… Был конторщиком в угольном товариществе. Получал 50 рублей и кое-что откладывал. Ну, конечно, приходилось себе во многом отказывать: пил чай с ситным, иногда покупал селедку, по воскресеньям изредка доставал чего-нибудь мясного и разогревал на лампе. По вечерам чинил себе сапоги и стирал носовые платки, до глубокой ночи сидел за ведением конторских книг одного похоронного бюро, что давало мне еще рублей 20… Таким образом, через пять лет у меня скопился капиталец в две тысячи. На эти деньги я, улучив удобный момент, купил по знакомству пять вагонов угля и продал их в розницу, нажив около тысячи.

Дальше — больше. Узнал рынок, приобрел знакомства. На десятой тысяче бросил службу и открыл маленький склад лесных материалов. Потом купил участок леса на сруб, хорошо его сплавил, расширил свой лесной двор, взял два-три представительства, ну и пошло. Теперь имею миллионов десять.

– И теперь, конечно, ходите, заложив руки в карманы, да посвистываете?

– Не совсем так. Встаю я в 7 часов утра и, наскоро проглотив завтрак, сажусь за корреспонденцию. Работаю до девяти. В девять являются мои секретари, докладывают все сводки вчерашнего и материалы сегодняшнего дня. Занимаемся до 12 , в 12 мне дают московский телефон, и я разговариваю до часу. В это же время — второй завтрак, чтобы не терять времени. В час еду в свое общество, где принимаю просителей и беседую по делам до 4. От 4 до 5 — обед с кем-нибудь из деловых клиентов, а после 5 до 8 — работа над вечерней корреспонденцией. В 8-9 еду на какое-нибудь из деловых заседаний и, вернувшись в 11, до часу работаю со своим младшим секретарем над материалами завтрашнего дня. Чашка слабого чаю — и сон. Не пью, не курю, в театрах, к сожалению, бывать не приходится.

Минуты две длилось глубокое, мертвое молчание. Председатель тяжело дышал, у президиума на лбах выступил пот.

– Вот тебе! — сказал кто-то сзади. — Узнали.

– Вот скучища-то!

– Да теперь любой солдат в Петрограде живет веселее и интереснее.

– Это сколько же часов работы выходит? — осведомился специалист по 8-часовому.

– А вот и считай: от 7 до часу ночи — 18 часов.

– Ну-ну. Закрутил.

– Вот те и миллионер.

– К чертям собачьим от таких миллионов сбежишь…

– Н-да-а-а… Не по носу табак.

– Отпустите их, братцы. Чего зря людей держать. Узнали, и хорошо.

– Идите, товарищи миллионеры!.. Да здравствует 8-часовой рабочий день для вас!

– Боритесь за него! Марсельезу!

«Мало того, что слово «пролетарий» черт знает что может означать, — подумал Николай, дочитав до конца, — так теперь еще и со словом «трудящийся» ясности не стало. Ведь некоторые буржуи действительно трудятся так, что света белого не видят. Да, питаются, одеваются лучше нашего, так ведь это для дела. Если капиталист на переговоры в обносках приедет, да на еду жадными глазами во время банкета будет пялиться, кто ж его будет всерьез воспринимать? В момент облапошат. А иной рабочий такой лодырь и бракодел, что только по знакомству с начальством на работе и держится. Вот и пойми, кто тут труженик».

Стояла среди прочих на стенде, посвященном юбилею революции, и вышеупомянутая книга Карла Каутского «Терроризм и коммунизм». Об этом авторе Николай знал по фильму «Собачье сердце», поэтому тоже решил полистать:

«Ратовал, ратовал за диктатуру пролетариата, а как до дела дошло — за буржуев стал заступаться. Они, оказывается, по специальности работать хотят… Но ведь работать хотят, значит тоже не совсем уж паразиты», — подумалось Николаю.

В задумчивости спустился он в гардероб, домой собираться. Встал в очередь, стоит со своим номерком, а перед ним невысокого росточка плешивый пожилой мужичок в темном поношенном костюмчике-тройке. Взглянул на Николая с хитрым прищуром, да и спрашивает:

– Марксизмом, товарищ, интересуетесь?

– А вы почем знаете?

– Да подсмотрел, какие вы книжки в читальном зале заказывали. Я, знаете ли, по пролетарскому делу как раз большой специалист, так что если вопросы какие накопились — можете прямо у меня, пользуясь случаем, и спросить. Позвольте, кстати, представиться: Макар Владимирович Дедушкин. К своему литературному почти однофамильцу по складу характера никакого отношения не имею, поскольку кротостью нрава не отличаюсь, зато отлично ориентируюсь в диалектическом материализме. Это учение без таких как я может показаться буераками, куда, как говорится, «Макар телят не гонял». Ха-ха-ха! — закончил он тираду задушевным, заливистым смехом.

Опешил Николай от такой общительности, представился в свою очередь и, осмелев, распросил мужичка, почему рабочих под одну статью с бродягами подвели, и как это миллионер работягой оказался. Пролетариат, как оказалось, разный бывает. Тот, что в Древнем Риме — то люмпены, про них Маркс с Энгельсом, конечно, знали, и в революционное дело просили эту социальную прослойку не впутывать. Одно бузотерство от них. А что касается трудолюбивого буржуя, то да, когда-то капиталисты были прогрессивным, деятельным классом, о чем и поэт Маяковский упоминал:

Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка: первый работал — не боялся тогда, что у него от работ засалится манишка. Трико феодальное ему тесно! Лез не хуже, чем нынче лезут. Капитализм революциями своей весной расцвел и даже подпевал «Марсельезу». Машину он задумал и выдумал. Люди, и те — ей! Он по вселенной видимо-невидимо рабочих расплодил детей. Он враз и царства и графства сжевал с коронами их и с орлами. Встучнел, как библейская корова или вол, облизывается. Язык — парламент.

– Так ведь потом-то буржуи разленились, — продолжал Макар Владимирович, — перестали, так сказать, мышей ловить, превратились в хищников, паразитов.

И опять Маяковским кроет:

С годами ослабла мускулов сталь, он раздобрел и распух, такой же с течением времени стал, как и его гроссбух. Дворец возвел — не увидишь такого! Художник — не один! — по стенам поерзал. Пол ампиристый, потолок рококо́вый, стенки — Людовика XIV, Каторза. Вокруг, с лицом, что равно годится быть и лицом и ягодицей, задолицая полиция. И краске и песне душа глуха, как корове цветы среди луга. Этика, эстетика и прочая чепуха — просто — его женская прислуга. Его и рай и преисподняя — распродает старухам дырки от гвоздей креста господня и перо хвоста святого духа. Наконец, и он перерос себя, за него работает раб. Лишь наживая, жря и спя, капитализм разбух и обдряб. Обдряб и лег у истории на пути в мир, как в свою кровать. Его не объехать, не обойти, единственный выход — взорвать!

– Так-то, батенька. — закончил собеседник. — Я в этой библиотеке почти каждый день бываю, подходите без церемоний, если будут вопросы».

– А вот Каутский…, — заикнулся было Николай.

– Каутский — предатель! — злобно сказал, как отрезал, Дедушкин. — Au revoir.

За сим надел кепку и скрылся в сумраке.

Дома Николай попробовал упорядочить изученный теоретический материал в виде диаграмм Эйлера (подсмотрел как это делал занимавшийся рядом с ним в библиотеке студент). С первой схемой, на которой он решил разобраться с понятием «пролетариат», сложностей не обнаружилось. Николай даже обогатил марксизм новым понятием — «гопники». Это слово он слышал когда-то от бабушки, которой довелось жить в послереволюционном Петрограде. Так называли малокультурных людей, в основном безработную шпану, люмпенов, но встречались гопники и среди рабочих низкой квалификации:

Потом он об этом своем нововведении пожалел, потому что нарисовав диаграмму «Трудящиеся», он никак не мог сообразить, куда бы этих гопников приткнуть. Ведь среди них есть как трудящиеся, так и не трудящиеся. Более того, гопники-лодыри не только сами норовили проникнуть в ряды рабочего класса, но и тащили туда люмпенов, и даже уголовный элемент. «Кстати, а не записать ли в буржуазию и богатую часть уголовников», — подумалось Николаю на мгновение. — Да и ремесло они свое годами осваивают. Может, бывают и воры-трудящиеся?».

В общем, пришлось «обогатить» еще и учение Эйлера о диаграммах, прикрутив к схеме явно чужеродную стрелку, символизирующую как бы неучтенное дополнительное измерение.

Не лучше обстояло дело и с остальным. Проще всего удалось разобраться с рабочим классом, поголовно принадлежащим к категории «трудящиеся». Рантье — буржуи-паразиты, живущие на доходы от ценных бумаг — тоже, на первый взгляд, занимали устойчивое место в чисто желтой области. Только вот заковырка: бывают люди, которые выигрывают в лотерею миллионы, но умудряются глупо растранжиривать столь огромные деньги за считанные недели. Рантье же сохраняют и приумножают свои капиталы в течение нескольких поколений, остаются богатыми сотни лет. Видимо, прилагают для этого какие-то усилия. Уж не трудящиеся ли и они?

Интеллигенция без проблем заняла место в рядах буржуазно настроенных тяглецов, а вот с крестьянами прямо беда. Впрочем, Николай был не первым марксистом, который жаловался на политическую неподатливость сельских жителей. Среди них и батраки-пролетарии водятся, и «хозяйчики» середняки, и зажиточные кулаки, и даже свои рантье. Хорошо хоть крестьян-гопников не бывает. Пришлось раскорячить «аграрный» овал почти на всю ширину диаграммы, рискуя даже пересечь его с квалифицированными рабочими.

В итоге получилась какая-то полнейшая залепуха, но Николай не расстроился: «Завтра пойду в библиотеку, найду там Макара Дедушкина, он все объяснит. Утро вечера мудренее».

На следующий день после смены Николай снова метнулся кабанчиком в библиотеку и без труда нашел там давешнего плешивого мужичка в потертом костюме-троечке (или костюмчике-тройке, если угодно). Тот как будто ждал, встретив собеседника ироничным прищуром:

– Что, батенька, за консультацией ко мне пожаловали? Крепок орешек марксизма оказался?

– Ох, крепок, мил человек. Вопросов и впрямь много накопилось, но прежде всего скажите мне вот что. Маркс ведь, кажется, для рабочих свое учение создавал, для людей, у которых ни сил, ни времени, ни умения для того, чтобы осилить сложную теорию, нет. Почему же все так мудрено? Какой же рабочий такую путаницу способен усвоить, если сам первооткрыватель для ее разъяснения целых три тома «Капитала» написал? Говорят, и среди интеллигентов-то не так много людей, кто этот труд смог до конца дочитать, да и из них, небось, треть не поняли ничего, а треть врут, что до конца добрались.

– В-о-о-о-т… Вот мы и подошли к самому главному. Вы, милейший забыли про основной, секретный ингредиент марксизма.

– Это какой же?

– Прежде, чем доберемся до него, ответьте на вопрос: что такое асимптота?

– Что-то из математики.

– Именно. Это график функции, который бесконечно приближается к какой-то другой линии, например, оси ординат, но никогда ее не пересекает. Вот, например, сколько будет 10 разделить на 3?

– Это смотря с какой точностью. Допустим, 3 или 3,3.

– А почему не 3,4?

– Потому что округлять числа с дробной частью менее половины принято в меньшую сторону.

– А если уточнить до 3,33, ведь немножко поближе мы окажемся к 3,4? А 3,333 еще ближе, но 3,4 никогда не получится, как бы точно мы не делили, верно?

– Вроде, так…

– Вот и с борьбой за дело пролетариата так же.

Тут Макар Владимирович вынул из кармана блокнот с карандашом и изобразил ситуацию графически:

– Тут, правда нужно уточнить, что время по оси X отображено в нелинейной шкале, но оно все равно движется вперед. Движется, движется, а пролетарская революция все не наступает. Так, оппортунизм один… В общем, если пролетариат предоставить самому себе, он будет отвоевывать у буржуазии, то есть капиталистов, все больше прав, но власть в свои руки, возможно, так никогда и не возьмет. То есть, может и захватит ее, но очень нескоро. Это скольким же поколениям придется еще страдать от капиталистической эксплуатации, пока рабочие догадаются свое государство организовать и буржуазное разрушить! Нужен некий дополнительный толчок, которым в учении Маркса являются усилия…

– Коммунистической партии! — догадался Николай, мгновенно дорисовав в своем воображении картинку:

– Умничка! - Похвалил Дедушкин.

– Лихо… - пробормотал Николай. — Только вот чего я никак не пойму. У Маркса все о стремлении к бесклассовому обществу речь идет, а на вашу схему посмотришь — ан опять два класса вырисовывается: коммунистическая партия и пролетариат, это не считая свергнутой буржуазии, которую тоже куда-то пристроить надо. Не расстреливать же их поголовно? Сами же говорите, что рабочий класс породить настоящих лидеров не спешит, разве что профсоюзных. Значит придут эти вожди-благодетели из эксплуататоров, не с Луны же прилетят?

– Эк вы хватили… Да разве можно сравнивать коммунистическую партию с эксплуататорским классом? Это же самые образованные, самые совестливые люди, у которых сердце кровью обливается, когда видят как жестоко капиталисты издеваются над рабочими. Мы же вам подсказать хотим, как правильно жить. У самих-то у вас времени нет во всем разобраться, да и умишком вы, судя по тому, что на заводах оказались, не крепки. А по пути к светлому будущему мы вас всему научим: когда надо — у станков будете стоять, когда надо — в полях пахать, сеять, урожай собирать, в часы досуга книжки нами для вас подобранные читать, а иной раз под нашим руководством и в окопы с винтовками придется лечь. Разве не романтика? По гигиене подправим кое-что, в семейных отношениях. Все по науке. Вы главное нас слушайтесь, вопросов не слишком много задавайте, очень уж они нам, революционерам-интеллектуалам, мешают работать.

– Все эксплуататоры эдак-то поначалу пели: мы, мол, вас, работяг, и защитим, и обучим, и любовь к гигиене привьем, а потом на загривок трудовому люду садились. Сами же рассказывали, как с капитализмом получилось: сначала двигатель прогресса, потом паразит. Боюсь, что и с новой руководящей силой такое может произойти…

В глубине глаз Макара Дедушкина разгорались тем временем какие-то злые искры.

— А вы, батенька, как я посмотрю, тот еще фрукт, — желчно заявил он. — Думаете у станка стоите, так уж и гегемон? Есть у нас, коммунистов, неприятели и среди рабочих. Ишь, развелось буржуазных прихвостней! Думать за вас мы будем, партия, авангард пролетариата! Ваше дело подчиняться, а если надо и жизнями жертвовать на гражданских войнах ради счастья будущих поколений! Разрассуждался тут! Нам шибко грамотные не нужны. Под присягой можешь подписаться да декрет прочитать — и хватит с тебя. Рабочим классом себя возомнил, оппортунист несчастный, ревизионист поганый, реформист трусливый!

– Знаешь что, лысый, — спокойно сказал Николай, помолчав несколько секунд. — А нет никакого рабочего класса. Я рабочим на завод попал по дурости, потому что сессию в институте завалил. Пооклемаюсь — буду восстанавливаться. И все так-то: кто с зоны откинулся и просто устроиться больше никуда не смог, кому на что-то крупное заработать надо, на жилье, например, чтобы с родителями или детьми разъехаться, кто-то просто заводское оборудование в темную использует, чтобы свои футорки на продажу точить между делом. Кто-то готовую продукцию со склада ворует и зарабатывает на этом больше, чем по нарядам. Если же кто понимает, что с завода ему уже не выбраться, так детей настраивает на другую жизнь, деньги на их образование пытается накопить.

Есть, конечно, и мастера-золотые руки, и элитные бригады, которые сложную и трудную работу могут выполнить как никто. Только такие по вашей квалификации относятся к буржуазии, потому что довольно быстро умудряются заработать и на собственные квартиры, и на автомобили, какие не у каждого инженера есть. Их социальное положение ближе к хирургам, чем к молотобойцам.

Среди простых рабочих мало таких, кто не хотел бы свалить подальше от заводской трубы, обзавестись капиталом, домиком, садиком, женой, детишками, и делать свой мелкий гешефт. Просто сноровки на это не у всех хватает. Да и тает этот ваш пролетариат, как снег весной. Уже не только работяг, а и инженеров заменяют машины, так что скоро никакого пролетариата днем с огнем сыскать будет невозможно. Но даже мы, еще оставшиеся реликтовые рабочие, за вами не пойдем, потому что не убедил ты меня в том, что коммунисты борются за наше счастье. Не больше, чем капиталисты, так с теми мы хотя бы пообвыклись. Да и в душу они к нам не лезут, разве что в карман. Контракт выполнил, расчет получил — делай что хочешь из не запрещенного, а прав народом завоевано немало, коммунизму к ним и добавить-то особо нечего. Вы же, я смотрю, норовите еще и в дома, и даже в мозги к нам проникнуть, как грибы, управляющие поведением муравьев, хотите учить кто друг, кто враг, на ком жениться, как детей воспитывать. Уж очень все это скотоводство напоминает. Так что hey, teacher leave that kid alone <Николай сам удивился, как лихо у него получилось ввернуть слова пинкфлойдовской песни>. Вон, с люмпенами мутите свои революции. От рабочего же класса примкнут к вам, разве что, гопники. Они, правда, криминал с собой приведут, вот тут-то вам и крышка: блатные попыток обдурить их не забывают. Да, и еще: кто вам дал право решать за наши будущие поколения? А о своих будущих поколениях сами заботьтесь.

Не дожидаясь ответа и не попрощавшись, Николай развернулся и пошел на трамвайную остановку.

– Учение Маркса всесильно, потому что оно верно! — услышал он вслед истеричный вопль Дедушкина.

«А вот это, батенька, уже называется тавтология, похлеще чем иезуитское «Верую, ибо абсурдно». Подальше надо держаться от таких учителей», — сказал внутренний голос. Николая удивился таким мудреным словам, но вскоре забыл о них, переключившись мыслями на более насущные проблемы. Выйдя из трамвая у знакомой пивной, он разыскал своих друзей-рабочих и договорился с ними подловить-таки завтра у проходной хитрого мастера. Тот на днях опять нахимичил при закрытии нарядов, только на этот раз попался с поличным.