Новая хронология российской революции

После распада СССР видение взаимосвязей между Первой мировой войной и революцией 1917 г. в России не изменилось: доведенные до отчаяния тяготами войны трудящиеся (в постсоветской версии — россияне) свергли ненавистного (в постсоветской версии — симпатягу) царя и начали строить новую, социалистическую (в постсоветской версии — демократическую) республику. Дело шло с трудом, сказывалась уже начавшаяся разруха, но гениальные (в постсоветской версии — злокозненные) большевики умудрились заключить «похабный» (даже в советской версии) мир, который действительно позволил измученной стране заняться внутренними делами (гражданской войной). Более того, отданные немцам территории волшебным образом, буквально через несколько месяцев вновь оказались в составе России.

Первая мировая война и российская революция 1917 г., таким образом, рассматривались как изолированные явления. Но не выглядит ли в таком случае заключение Брестского мира большевиками каким-то фокусом-покусом?

Поясню. Представим себе Германию в 1917-1918 гг., пока еще не поверженную. У власти там находится Вильгельм II, представитель древнего рода Гогенцоллернов (основан не позднее XI в). В окружение монарха входят тоже не рабочие с крестьянами. Например, на переговорах в Брест-Литовские по заключению перемирия с большевистской Россией Германия была представлена дипломатом и промышленником Кюльманом (привожу фамилии без имен как в Википедии, хотя члены советской делегации названы там по именам, см. ниже), директором правового департамента Криге, посланником Розенбергом, тайным легационным советником Штокгаммером, легационным советником Балигандом, легационным секретарем Гешем, генералом Гофманом, капитаном 1-го ранга Горном и майором Бринкманом. В состав австро-венгерской делегации входили Чернин, директор департамента доктор Грац, посланник барон Миттаг, посланник Визнер, легационный советник барон Андриан, легационный советник граф Коллоредо, легационный секретарь граф Чаки, *фельдмаршал-лейтенант фон Чичерич, обер-лейтенант Покорный, майор Глайзе. Чиновники высшего ранга, генералы, представители древних дворянских родов, магнаты.

А кто приехал на переговоры в составе советской делегации? Большевики Адольф Иоффе, Лев Каменев, Григорий Сокольников, Сергей Масловский, матрос Фёдор Олич, солдат Николай Беляков, крестьянин Роман Сташков и московский рабочий Павел Обухов. Никому не известные деятели партии, которая еще полгода назад считалась маргинальной и запрещенной, да с ними еще какая-то не слишком… ухоженная женщина Анастасия Биценко, о некоторых деяниях которой даже русскоязычная Википедия стесняется написать по-русски:

У московитов была женщина в качестве делегата — конечно, просто из пропагандистских соображений. Она застрелила губернатора, который был непопулярен среди левых, и была приговорена не к смертной казни, а к пожизненному заключению из-за мягкой царской практики. Эта особа, похожая на пожилую экономку, мадам Бизенко, по-видимому, простодушная фанатичка, подробно рассказала принцу Леопольду Баварскому, сидевшему рядом с ней за обеденным столом, как она провела штурм. Она продемонстрировала с карточкой меню в левой руке, как она вручила петицию генерал-губернатору — «он был злым человеком», — объяснила она, — и выстрелила в него из-под петиции из револьвера в правой руке. Принц Леопольд слушал дружелюбно, как будто живо интересуясь историей убийцы.

Что заставило немецкую высшую знать сесть за стол переговоров с этими, скажем деликатно, санкюлотами?

Немцы почти открыто прощупывали почву для заключения сепаратного мира с Россией с конца 1916 года, но, почему-то, с Романовыми не сели за стол переговоров, с кадетским Временным правительством не сели, с эсеровско-меньшевистским не сели, а с большевиками сели. Можно возразить, что и Романовы, и Временное правительство стремились к «войне до победного конца», но если Николай II и мечтал о Константинопольских проливах, то уж Временное правительство немцы очень даже могли «принудить к миру». При этом Ленин, начиная с сентября 1917 г., просто «тельняшку на груди рвал», уверяя всех, что заключение мира с Германией — его стопроцентный, беспроигрышный козырь. Другое может не получиться, а это точно получится, если только большевики возьмут власть. Откуда такая уверенность у человека, не имевшего до революции совершенно никакого веса в мировой дипломатии?

Нет, отвечая на вопрос о связи между войной и революцией мы пойдем другим путем.


Начнем с того, что Россия — страна очень большая и богатая. В отличие, скажем, от Румынии, Россия, несмотря на политическую отсталость, — не считалась второстепенной державой, была равновеликой по влиянию таким политическим гигантам, как Великобритания, Франция, Германия. Но российские политические институты действительно были и до сих пор остаются неразвиты, хрупки. В отличие от других европейских стран, где власть уже лет 100 вынуждена была считаться с общественным мнением, здесь все по-прежнему упиралось в «царя-батюшку», точнее говоря в немногочисленное окружение, оказывавшее влияние на монарха. Кто контролировал главу династии Романовых, тот мог творить в России все, что хотел. С одной оговоркой, конечно. Романовы представляли собой алчную «камарилью», управлять которой мог только тот, кто предоставлял правящей верхушке доступ к богатству и роскоши. Но если уж такой человек или группа существовали, они могли считать тогдашнюю Россию огромным запертым амбаром, вскрыть замок которого можно ржавым гвоздем, а то и ломиком, если знаешь, куда засунуть.


XIX век стал началом «географической оптимизации». Открытия новых земель остались в прошлом, человечество научилось не только преодолевать большие расстояния, но и искусственно сокращать их. Наиболее яркими примерами могут служить строительства Суэцкого (1859-1869 гг.) и Панамского (1879-1913 гг) каналов, но были и менее известные, хотя не менее важные и амбициозные проекты: дамбы, железные дороги, ирригационные сооружения и п.т.

Великие стройки второй половины XIX в. дали человечеству могучую технику, прогрессивные способы организации труда, и… новые способы финансирования. Дробя капитал на мелкие акции, владельцы компаний научились вовлекать в свои предприятия сбережения множества простых людей. Не всегда такие затеи оканчивались успехом (слово «Панама», например, даже стало синонимом провальной авантюры), но стремление получать «пассивный доход» у мелких вкладчиков было зачастую сильнее доводов здравого смысла.

России долгое время удавалось оставаться в стороне от масштабных экономических процессов, но Крымская война пробила брешь в этой изоляции. При Александре II вкус к капитализму удалось привить не только высшим правящим кругам, но и помещикам средней руки. У М.Е. Салтыкова-Щедрина есть показательный рассказ на эту тему.

Александр III хоть и считался защитником всего русского, приучил страну активно пользоваться иностранными (в первую очередь французскими) займами, на которые во множестве строились частные железные дороги. Они со временем выкупались государством и концентрировались в руках немногих предпринимателей, таких как, например, династия магнатов фон Мекк (у одного крупного владельца отнять железную дорогу гораздо проще, чем у множества мелких). К началу XX в. французские спекулянты переориентировали интересы своих соотечественников-акционеров с заморской экзотики на такую, казалось-бы, незыблемую Российскую империю, до которой, кстати, и добраться-то не составляет большого труда: хоть по южному маршруту (Марсель — Одесса), хоть по Балтике, да и посуху не слишком накладно. Переориентировали и стали подумывать о том, как бы прибрать ее к рукам, но богатства России прельщали не только европейских финансистов.


Дальнейшее изложение представляет собой хронику событий, на взаимосвязь между которыми исследователи, по-моему, не обращают должного внимания.

В годы «реакции» и Столыпинских реформ в России укрепилась экономика, проснулось общественное мнение. Народившееся гражданское общество было близко к тому, чтобы взять страну под контроль. Это никак не могло устроить тех, кто наметил России роль своей криптоколонии. «Промедление смерти подобно!» — это вовсе не ленинский лозунг. Рейдерский захват России нужно было провести в короткие сроки и кардинально, не мелочась, даже ценой мировой войны.


Вот такие хронологические нюансы, которые можно интерпретировать по-разному. По крайней мере здесь предлагается логичный ответ на вопрос о том, как американские военные в августе 1918 года оказались во Владивостоке. Он уже более 100 лет является неразрешимой загадкой для историков США. Кристофер Лэш из университета Айовы пишет:

Участие Соединённых Штатов в Союзнической экспедиции в Сибирь в 1918 году остаётся непонятным эпизодом, несмотря на всё, что о нём написано. Что делали американские войска, сражаясь на стороне контрреволюции в России? Как американцы могут примирить интервенцию с «самоопределением»? Вопрос преследует все исследования предмета. Действительно, необходимость оправдывать имеет приоритет над необходимостью понимать. В результате мы едва ли ближе к пониманию, чем были в 1918 году.

Нелегко даже оправдать вмешательство. Попытки сделать это сталкиваются сразу с двумя сложными фактами. Во-первых, Соединенные Штаты не вошли в Россию сразу — в марте 1918 года, когда союзники хотели. Вместо этого они ждали до августа. Почему?

Правда, это написано в 1962 г., но, похоже, историки там и в наши дни далеки от простой и здравой мысли: «Потому, что американские вооруженные силы подстраховывали чехословаков в операции по перевозке особо ценного груза по Транссибу, которая началась как раз в августе».

Гораздо яснее становится и ситуация с Брестским миром. Большевики начитают переговоры с немцами о перемирии в первые же недели после прихода к власти, и это, казалось бы, понятно: обещали же народу остановить войну. Но переговоры проходят неудачно, немцы без боя, росчерком пера занимают такие гигантские пространства в России, какие и летом 1941 г. не без труда оккупировали. Все кричат: «Ленин предатель! Мир похабный!», но мудрый Ленин, посмеиваясь, лишь приговаривает: «Ничего, поиграют и отдадут…». И действительно, к концу 1918 г. Германии становится не до российских новоприобретений, и вскоре граница возвращается к привычным очертаниям. Отсюда левые делают вывод: «Вот видите, какие у нашего Ленина крепкие… нервы! Все запаниковали, даже Троцкий, а он не побоялся временного срама, потому что точно знал: территории будут возвращены. Разве не гений?»

Но возникнуть-то должен не вывод, а вопрос: почему Ленин был так уверен, что немцы уйдут восвояси? А если бы не ушли? Это был бы для него не просто конец карьеры (и, скорее всего, жизни), а позорный конец, причем позор пал бы на всю его семью до бесконечно далекого колена, как на отрицательного героя повести Гоголя «Страшная месть». Но вождь большевиков, почему-то, был абсолютно уверен в краткосрочности территориальных уступок.

Говорят, Ленин рассчитывал на восстание пролетариата в Германии, но этого не случилось. Не принимать же всерьез Кильское восстание, произошедшее в ноябре 1918 г., когда немцы и так уже паковали чемоданы для поездки в Компьенский лес на подписание фактически акта о капитуляции? Германская империя пала не в результате пролетарской революции, а классическим способом, проиграв обычную, хоть и небывало масштабную, войну противнику, оказавшемуся более сильным и выносливым. Падение режима Вильгельма II приблизил и «брюквенный голод», возможно, искусственно созданный, но никак не восставший рабочий класс. Получается, что ни Ленин, ни большевики, ни Интернационал существенным образом не могли повлиять на поражение Германии. Откуда же была такая уверенность при заключении Брестского мира?

Если предположить, что большевики были назначены в Россию некими могущественными силами (уж точно не полумертвым Вторым рейхом) в качестве внешних управляющих, то заказчикам нужны были четкие гарантии лояльности исполнителей, залог. Таковыми и стали перешедшие к немцам в марте 1918 года пространства, но не потому, что оккупированные площади представляли собой материальную ценность. Вопрос, видимо, ставился так: справляетесь вы, большевики, с поставленными задачами — становитесь триумфаторами, «хозяевами земли русской». Не справляетесь — становитесь «жертвами разъяренной толпы». Зная, что произошло с предшественниками, большевики постарались добросовестно выполнить контракт, одним из пунктов которого, видимо, и был вывоз из страны золотого запаса. А тут еще как назло, по какому-то «недоразумению» за пару недель до казанской операции расстреляли царскую семью…

Когда контракт был успешно отработан, отторгнутые по Брестскому миру земли (залог) были в целостности возвращены заказчиком исполнителю. Хронологически все безупречно: март (договор и передача залога), август (акт выполненных работ и накладная), ноябрь (возвращение залога и оплата). О форме оплаты, видимо, в обозримом будущем выяснить ничего не удастся: мы же работаем только с открытыми источниками.

И еще один вывод, который хотелось бы озвучить: власть, полученная алчными выскочками из рук непонятно кем управляемой пьяной солдатни впрок не пойдет. Иными словами, как учат своих малышей папы с мамами, «не надо подбирать с пола всякую бяку (чтобы не сказать каку) и тянуть в рот».