Гегель против Маркса

Пст… Пацанчик… Да, да, вот ты, родившийся в 90-е или даже позже и не заставший Советского Союза с его всепроникающей идеологической пропагандой. Не хочешь немного марксизма? Товар знатный, ядреный. Одна его щепотка превращает уголовников, совершивших преступления глобального масштаба, в мягких и пушистых радетелей за всеобщее счастье.

Возьмем для сравнения банду Гитлера, проклятия на которую детей приучают сыпать чуть ли не с ясельного возраста. Вот уж поделом! Миллионы людей истребили эти фашисты за здорово живешь, точнее за нездорово живешь. Форма черепа не подходящая, занимаешься дегенеративными искусствами, предаешься половым излишествам, а то и просто инвалид кособокий какой-нибудь? Стало быть самое место тебе, по мнению гитлеровцев, в газенвагене или, в крайнем случае, в каменоломнях при концлагере.

Совсем другое дело — большевизм. Деяния, вроде, те же — и концлагеря, и даже газенвагены (ездили, говорят, и по Москве в годы репрессий автобусы без окон, в которых выхлопная труба имела выход в пассажирский салон; пока бедолаг до Коммунарки везут ­— и расстреливать уже некого). Целенаправленное истребление огромных групп людей роднит германский нацизм и советский большевизм, но есть нюанс: немецкие изверги руководствовались ультрареакционной расовой теорией, а большевики — передовым учением Маркса и Энгельса, творчески развитого Лениным и Сталиным. Так вот я и спрашиваю: не пора ли разобраться, что это за марксизм такой, который выписывает всем желающим лицензии на безнаказанное истребление миллионов людей и индульгенции на прощение подобных грехов?

Кто я такой, чтобы предлагать свои услуги толкователя? Обычный в прошлом советский гражданин, заставший СССР в сознательном возрасте. В те времена знать основы марксизма-ленинизма был обязан каждый, а тот, кто более-менее разобрался сам, помогал освоить это учение товарищам. Вот я и руководствуюсь этой традицией, поскольку со времен крушения СССР выросло уже 2-3 поколения, не заставших марксизма, насильственно прививавшегося там всем гражданам, независимо от пола и возраста, в качестве государственной идеологии. Про Страну Советов молодые люди знают от своих родителей лишь то, что там был вкуснющий пломбир по 20 копеек, да что граждане чувствовали тогда «уверенность в завтрашнем дне». Что-то я не наблюдаю сколь-нибудь обширной популяции тех, кому «предки» передали бы знания о «великом учении», на основе которого был построен СССР. А я вам сейчас расскажу, благо уроки истории КПСС не прогуливал, работы классиков добросовестно конспектировал и политинформаций почти не пропускал. Слушайте, товарищи потомки.

Для начала запомните то, что вдалбливалось с первых же параграфов, на первых же занятиях по марксизму-ленинизму: учение это возникло не на пустом месте, а является продолжением сразу нескольких линий развития европейской мысли. Вот его знаменитые три источника:

  1. немецкая классическая философия;
  2. английская политэкономия;
  3. французский утопический социализм.

(Иногда отдельно называют еще и выведенный из немецкой философии исторический материализм).

Каждый ингредиент этого винегрета заслуживает обширного пояснения. Надеюсь, у меня хватит задора разобраться с ними по отдельности, но начать нужно с первого, самого важного — отношения марксизма к немецкой классической философии.

Карл Маркс (1818-1885), конечно же, не мог не испытать влияния своего старшего современника Г.В.Ф. Гегеля в годы учебы в университете (точнее говоря, в университетах, так как часто менял место учебы, да к тому же, подобно Ленину, полноценно курс не закончил, получив диплом экстерном). Один из величайших философов за всю историю человечества, Гегель не только сформулировал основу философских знаний для многих мыслителей своего столетия, но и сильно повлиял на интеллектуалов следующего, XX-го века. Он довел до совершенства направление философии, которое называется объективным идеализмом, применив диалектический метод, который в его работах получил блестящее развитие.

Учение Гегеля предполагает существование, скажем так, Высшего разума, Абсолюта, внутри которого разворачивается доступное нам бытие (что-то вроде Ктулху, только без щупалец и ярко выраженных разрушительных наклонностей). Гегель так и писал: «Бытие есть Бог». Внутри этой суперсущности вещи непрестанно изменяются, причем имеется некий вектор, направленный от менее к более совершенному, от чего-то примитивного, хаотичного, зыбкого к стабильному и при этом сложному, попросту говоря, от «худшего» к «лучшему», т.е. имеет место прогресс в развитии вещей и/или идей (там вещи и идеи временами совпадают).

Исследователи творчества Гегеля считают, что этот философ пришел к своим выводам под влиянием современных ему политических событий, прежде всего Наполеоновских войн и переустройства мира после Венского конгресса, которые застал в зрелом возрасте. Европейские страны тогда на глазах превращались из абсолютных монархий, где не только воля, но и каприз правителя воспринимался как безусловное руководство к действию для подданных, в монархии просвещенные, конституционные и даже в республики, где законы и обычаи, а не личный произвол, управляли государствами. Безликая логика, которую невозможно воспринять непосредственно, с помощью органов чувств, а не непредсказуемая воля тиранов повела народы по пути социального и технического прогресса. Казалось, что действительно какой-то высший разум, зародившийся в эпоху Просвещения, воцарился на Западе. Прочувствованное Гегелем торжество этого духа, достигшего в лице европейской (точнее говоря, германской) цивилизации своего совершенства, лучше всего можно проиллюстрировать бетховенской «Одой к Радости», этим гимном единению одухотворенных людей (Бетховен и Гегель были не только современниками, но и одногодками).

Гегель в своем понимании истории большое внимание уделял выдающимся личностям, таким, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон Бонапарт. Они, по мнению философа, внесли столь весомый вклад в историю не только благодаря своим уникальным личным качествам, а и потому, что уловили и возглавили перспективные общественные тенденции, «поймали волну», так сказать. XIX век, временно покончив с войнами, породил титанов другого рода: не завоевателей, а созидателей. Кто железные дороги строил, кто опытам с электричеством всю жизнь посвятил, кто Суэцким каналом Средиземное и Красное моря задумал соединить (а потом еще Панамским два океана), кто Северо-западный проход обнаружить, кто трансатлантический кабель протянуть, кто самый большой небоскреб возвести и т.д. Одним из таких гигантов мысли оказался и Карл Маркс, который захотел не строить инженерные сооружения, а совершенствовать целые общества, причем не в теории, а на практике и сразу «в мировом масштабе». Это словосочетание закрепилось в советском лексиконе благодаря фильму «Чапаев» и анекдоту:

Прибегает Петька к Василь Иванычу и говорит:

– Василь Иваныч, ты ведро водки можешь выпить?

– Могу, Петька.

– А озеро?

– И озеро.

– А вот так, чтобы… в мировом масштабе?

Василь Иваныч подумал, и говорит:

– Нет, Петька, в мировом масштабе не могу… Огурцов мне не хватит.

Так вот, Марксу огурцов хватило! Он почему-то решил, что именно в его голове родился план, который, исправив все ошибки заплутавшего в теоретических дебрях человечества, позволит построить такое общество, в котором не будет насилия, войн, преступности, откроется широкая дорога для творчества, прогресса, не сдерживаемых злой волей эксплуататорских классов. Все это он придумал оттолкнувшись от учения Гегеля, правда, перевернув его (учение) с ног на голову, в чем сам не без удовольствия любил признаваться. Маркс считал, что не существует никакого единого Высшего разума, в снах которого обитаем якобы все мы и развивается окружающая нас действительность. Все вокруг нас и внутри нас — лишь движущаяся материя, но в своих высших формах, к которым Маркс относил человеческую высшую нервную деятельность, она осознает саму себя, и открытые Гегелем всеобщие законы развития — переход количества в качество, отрицание отрицания, единство и борьба противоположностей — лишь фундаментальные свойства этой материи.

Казалось бы, какая разница, являются законы диалектического развития свойствами Высшего разума или они присущи материи, включающей в себя нас самих? Но это лишь на первый взгляд. У Гегеля «божественный замысел» как бы «разлит» повсеместно, у Маркса же материя, хотя и развивается по известным законам, осознает себя лишь в головах людей, среди которых никто не способен постичь всей полноты картины. Божественный разум, постулируемый Гегелем, как бы разыгрывает спектакль, двигая находящимися внутри него вещами (в т.ч. людьми), но кто является подобным «режиссером» у Маркса? Cами люди и являются, причем понятно, что среди людей тоже есть большой разброс в умственных способностях, так что управлять развитием человеческого общества, видимо, должны самые толковые. Кто же это? Ну конечно же, сам Маркс. Ведь это он додумался до диалектического материализма, который предполагает не только мышление человека как высшей формы материи, но и действия по совершенствованию общества. Вот так «скромно», по принципу «кто раньше встал, того и тапки», он назначил сам себя «председателем Земшара», руководствуясь гегелевским тезисом о том, что выдающиеся люди умеют пользоваться «политическим моментом».

Если человек решил в одиночку «переделывать мир», то место ему, понятное дело, в клинике для душевнобольных. Практически же мыслящему политическому лидеру нужны помощники. Кого же избрал Маркс таковыми? В годы его жизни самой эффективной общественной силой был промышленный пролетариат, создававший на заводах и фабриках с помощью машин материальные ценности в небывалых до того объемах. Вот этот-то многочисленный рабочий класс Маркс и решил сделать своим союзником в преобразовании мира. Зачем ему это, понять не сложно: ну, захотел молодой человек, с кем не бывает, встать в один ряд с Александром Македонским, Юлием Цезарем, Наполеоном Бонапартом, и особенно — с Карлом Великим, в честь которого и получил свое имя. Осталось только объяснить рабочему классу, зачем им-то нужен Маркс. И тут на свет Божий была извлечена теория об «эксплуатации человека человеком». Мол, товарищи рабочие, все ваши беды — от капиталистов, которые на вас нещадно наживаются, выжимая из вас все соки… Ой, даже продолжать эту тягомотину не буду. Надеюсь, что вскоре найду силы и время для написания отдельного лонгрида на тему «Что наврал Маркс про рабочий класс». Тема же данного текста, все-таки, философия, так что к ней и вернемся.

Итак, по Марксу, все вокруг нас и внутри нас есть развивающаяся материя, а мыслящий человеческий мозг — ее высшая форма. А если некий мозг еще и труды Гегеля исхитрился осилить да творчески осмыслить, так для него вообще нет преград. Окружающая материя под его влиянием штабелями укладывается упорядочивается в бесподобно прекрасные структуры, до которых мозги менее совершенные не могли додуматься веками. На роль такого супермозга, Маркс, судя по всему, назначил самого себя. Нет, конечно, говорить об этом в открытую было бы для него нескромно, зато один из самых ортодоксальных его учеников безапелляционно заявлял: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!» Тут уж, батенька, какой-то религией попахивает, да и сам Маркс говаривал, что все следует подвергать сомнению. Давайте же попробуем разобраться, а не содержит ли марксизм чего-нибудь нелогичного с философской точки зрения?

«Ты, дядя, уж не умнее ли Маркса себя возомнил? — слышится голос воображаемого оппонента. — Маркс — общепризнанный гений, даже не миллионы, а миллиарды людей благодарны ему за теоретическое наследие, а у тебя какие достижения? Сарай на даче построил? Вот и займись его чисткой, своим прямым делом». «Видишь ли, Юра, — отвечу я. — Сарай я действительно построил, в отличие от Маркса, который, замахнувшись на преобразование всего общества, не построил за всю свою жизнь ни одного, даже самого малюсенького сарайчика. Не далее как завтра планирую ехать на дачу этот сарай чистить и красить к воскресному приезду гостей на, прости господи, барбекю. Вот и скажу как огородник: марксизм, по-моему, похож на очень цепкий и живучий сорняк. Искоренить его, не дать в очередной раз испортить жизнь нескольким поколениям людей — вполне, как выяснилось в последнее время, насущная задача. Поскольку же профессиональные философы и историки не торопятся ее решать, приходится как-то уж своими силами справляться. Не будет же усердный растениевод «любоваться», как его участок заполоняют осот, одуванчики, крапива, лопух, борщевик, чертополох, сурепка в ожидании, когда ученые придумают надежные химикаты для борьбы с агрессивными растениями? Так что интерес мой не в том, чтобы заткнуть за пояс Маркса, а в том, чтобы очистить хотя бы свое мышление от этой заразы, щедро посеянной в советские годы тогдашними то ли дураками, то ли подлецами. Ну, и ты, Юра, тоже послушай, может, сбережешь себе пару лет жизни, избегнув некоторых заблуждений».

Логика, являющаяся частью философии, услужливо предлагает первый ход в разоблачении марксизма: «Все люди могут ошибаться. Маркс — человек, следовательно, Маркс может ошибаться». Даже не от недостатка гениальности, а потому что, например, устал, или разнервничался, или выпимши. Согласно же гегелевской диалектике в той ее части, которую не отрицал и сам основоположник диалектического материализма, дело обстоит еще жестче: Маркс не только может, но и должен ошибаться, ибо все вещи и идеи, в том числе философские учения, конечны и изначально содержат внутри себя элементы саморазрушения, противоречия. К тому же выводу, только другим путем, приходит и конкурирующее философское направление — неопозитивизм: теория только в том случае может считаться научной, если она опровержима. Иначе это догма, принимаемая на веру, а не полноценное знание.

Время показало, что Маркс действительно ошибался. Общество, построенное по его лекалам, оказалось не только не совершеннее капитализма, на смену которому было призвано прийти, но гораздо более уродливым. Оно оказалось тупиком, социальным чудовищем Франкенштейна, собранным из кусков мертвечины. Но если Маркс ошибался, то в чем? Напомню, что в этом лонгриде речь идет о философском аспекте его взглядов, поэтому многочисленные экономические и социальные заблуждения оставим на потом и вернемся к вещам чисто умозрительным.

Итак, допустим, что мыслящий мозг Маркса представлял собой материю, достигшую наивысшего развития, а посему обладатель такого богатства лучше других осознал состояние окружающего мира и выработал рекомендации по приведению объективной реальности в наилучшее состояние, да не просто выработал, а стал активно воплощать на практике. Возникает вопрос: а почему именно рецепт Маркса должен считаться наилучшим? Допустим, у Маркса много сторонников, но появился еще кто-нибудь, скажем, батька Махно, который тоже претендует на совершенство своего учения и тоже сплачивает вокруг себя собственную партию. Конфликт неизбежен, и Маркс прекрасно понимал, что его «прогрессивное» учение — диалектический материализм — должно проложить себе дорогу, доказать свою правоту не на бумаге, а с помощью самого настоящего вооруженного столкновения, революционного насилия. Ведь у соперничающих материалистов нет универсального арбитра, такого, как гегелевский «Высший разум».

Вот так «новшество», вот так «достижение»! «Кто сильнее, тот и прав!» Гражданскую войну, оказывается, изобрел наш «передовик» и носится с ней как дурак с писаной торбой. Да европейцы в первой четверти XIX в. только-только избавились от ужасов войны, в этом-то и заключается основной посыл философии Гегеля. Достигнутый к тому моменту уровень разумности человечества позволял обществу, как тогда казалось, развиваться без массового истребления себе подобных. Да, Гегель тоже признавал необходимость насилия, и даже находил положительное в Великой Французской революции и завоеваниях Наполеона, но рассматривал все это как печальные недоразумения. Его идеалом было национальное христианское государство, где «нет несвободных», где каждый осознает себя частью гармоничного целого. Гегель даже умудрился состыковать свое учение с христианской Троицей. Бог отец у него ассоциируется с Всемирным разумом, Бог сын — с причастностью каждого человека к единому замыслу, а Бог дух святой… уже не помню, тоже как-то прилажен к объективному идеализму. Никакой классовой борьбы даже близко не предусмотрено. У Маркса же агрессивность появляется с самого начала, если отсчитывать от первого из его знаменитых произведений — «Манифеста коммунистической партии».

В «Манифесте…», причем в первом же его предложении, появляется и первая, не побоюсь этого слова, лажа:

Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу…

Двойка по истории, товарищ Маркс. Сравнить антагонизм свободных и рабов с антагонизмом патрициев и плебеев все равно, что сказать: «Для приготовления ужина нужны картошка, подсолнечное масло, лук, соль, сковорода и огнетушитель». Да, огнетушитель на кухне вещь не лишняя, но не более необходимая, чем, например, пылесос. Подробно об этой марксовой нелепости можно почитать здесь, но она в его теоретическом наследии далеко не единственная. В поисках классовой борьбы как единственного двигателя исторического процесса он отбрасывает столько деталей, показавшихся ему «лишними», «надстройками», что залатывать дыры в «историческом материализме» с краской стыда на лицах советским преподавателям приходилось даже в конце XX в., когда в университете учился уже я.

XIX век стал, помимо всего прочего, веком бурного развития археологии. Как грибы после дождя появлялись сообщения и исследования об откопанных в разных уголках Земли древних цивилизациях: Шумер, Аккад, Ассирия, Вавилония, Египет, хетты, персы, скифы, народы Мезоамерики и т.д. Гегель, который умер в 1831 г., эти открытия в своем видении общественного развития не только учел, но и довольно обстоятельно рассмотрел. Он предлагал следующее деление истории:

Такая периодизация даже по нынешним меркам выглядит вполне адекватной. Более того, объединяя, например, в Восточный мир Древний Китай и Древний Египет, Гегель находит не только сходства, но и различия между ними, и довольно подробно (насколько это возможно для философа) их разбирает. Что делает с этой стройной картиной Маркс? Вымарывает все, что ему не приглянулось и оставляет только «вкусненькое», каковым считает то, что вписывается в его высосанный из пальца «исторический материализм», т.е. теорию классовой борьбы и превалирования экономики над всеми остальными сторонами человеческой деятельности. Рассмотрим некоторые особенности его картины прошлого.

Во-первых, Маркс в большинстве работ игнорирует специфику Восточного мира, к которому никак не получается приладить «классовую борьбу», и это несмотря на то, что основные археологические открытия в Азии были совершены уже после смерти Гегеля, во времена молодости и зрелости Маркса. Он упорно не желает видеть этот гигантский пласт исторических знаний. Причина этого умолчания проста. Гегель писал, что на Востоке несвободны все, кроме одного — правящего деспота, которому остальные безропотно подчиняются. Возникает вопрос: а почему бы «угнетаемым» не собраться, да не накостылять хорошенько этому единственному «угнетателю»? Но нет, обитатели восточных деспотий столетиями терпят произвол малочисленных правящих династий, значит, наверно, находят такое положение дел… полезным для себя! «Угнетаемые» и «угнетатели» здесь представляют собой симбиоз, делающий общество более стабильным. Когда уже зрелого Маркса последователи стали донимать вопросом: «Как же в контексте исторического материализма рассматривать восточные общества?», он на скорую руку придумал некий «азиатский способ производства», типа, история Востока это девиация, где классовая борьба тоже прослеживается, но в особых, трудноразличимых формах, как в анекдоте:

– Товарищ прапорщик, а крокодилы летают?

– Отставить глупые шутки! Не летают!

– А вот товарищ капитан говорит, что летают.

– Да?… Ну, вообще-то, летают, но тихэнько-тихэнько, низэнько-низэнько…

Хорошенькая «девиация», занимающая в хронологии львиную долю цивилизационного развития! Концепция «азиатского способа производства» больше похожа на пятое колесо исторической науки, чем на теоретический инструмент, помогающий осознать прошлое азиатских народов.

Во-вторых, Греческий мир, Римский мир и Византийскую империю с легкой руки Маркса его последователи-историки скомкали в «рабовладельческий строй» (Византия к тому же оказалась раскоряченной между рабовладением и феодализмом). Туда же приплели вообще ранние этапы развития любых обществ, включая германские, славянские и восточные («азиатский способ производства» был придуман задним числом). Ох, и намучились советские историки, разруливая эту «маленькую вольность». Получалось, что античное рабовладение пало веке эдак в V-м, а потом эта форма эксплуатации спонтанно возрождалась то там, то сям спустя столетия. В России рабство в форме крепостного права просуществовало аж до второй половины XIX в. Мало того, в русской крестьянской общине, пребывавшей в рабском состоянии, вдруг обнаружились… признаки коммунизма, до которого ей, казалось бы, еще чапать и чапать через феодализм и капитализм. Да и эксплуатация негров в США или конголезцев бельгийцами как-то плохо стыковалась с утверждением, что рабовладение осталось в далеком прошлом и отделено от Нового времени Средневековьем. Нет, Маркс, конечно, выкрутился, на то и диалектика (по принципу «вы не понимаете, это другое»), но нафига ж нужна такая мудреная схема истории? У Гегеля-то все гораздо разумнее. Он отлично видел разницу между греческим и римским мирами, а их оба отличал от византийского, и эти особенности для здравомыслящего историка намного интереснее и полезнее, чем высосанное из пальца сходство — факт эксплуатации рабского труда во всех трех.

Не лучше получилось и с феодализмом, который, согласно Марксу, пришел на смену рабовладению. Этот переход оказался таким растянутым во времени, что, можно сказать, и перехода-то никакого не было. Был факт длительного сосуществования рабовладения и эксплуатации зависимых крестьян, и период этот так густо пересыпан всевозможными войнами, что эти вооруженные столкновения выглядят гораздо более важными, чем экономическая подоплека, которую везде пытается выискать Маркс. К тому же опять, как лишние детали, из Средневековья «торчат» персидские, арабские и тюркские сообщества, в которых «феодализм» какой-то неудобоваримый, требующий постоянных оговорок и умолчаний.

Гегель здесь опять выигрывает: вместо абстрактного «феодализма» у него вполне реальные и знакомые каждому историку Христианский мир, Магометанский мир, к которым можно при желании приложить еще и Византию. А можно и не прилагать, гегельянская картина мира таких обобщений не требует. Она вообще опирается не на притянутую за уши схему, а на здравый смысл, который предшествует высшим проявлениям разума, но не перечеркивается ими. Какой же это высший разум, если он противоречит доводам обычного рассудка, а не уточняет их? Гегель, в отличие от Маркса, не мудрит, а просто надстраивает над обычным, бытовым мышлением более общие категории, которые каждый здравомыслящий человек интуитивно и без того понимает, но, в отличие от профессионального философа, не может выразить словами.

Учение Гегеля не так сложно, как принято считать, не надо только пытаться увидеть в нем то, чего в нем нет. Гегель, например, много внимания уделяет избавлению мышления от такого паразита, как «дурная бесконечность». Кстати говоря, Маркс, привнеся в диалектику материализм, вернул эту глупость в свою философию, и теперь астрономы ломают головы над вопросами: сколько миллиардов лет назад случился Большой Взрыв? на каком расстоянии от нас находятся самые дальние из наблюдаемых галактик? «Да какая разница! — сказал бы, наверно, Гегель. ­— Вам что, заняться больше нечем?»

Наконец, вместо столь «любимого» Марксом капитализма, бесполезной войне с которым он посвятил всю свою жизнь, у Гегеля совершенно осязаемые исторические феномены, которые любой желающий может чуть ли не «руками пощупать». Что, например, сложного в Реформации, когда европейские крестьяне, устав от злоупотреблений Католической церкви, пошли на нее войной? Что сложного в эпохе Просвещения, когда французские интеллектуалы, устав от схоластики, решили сделать понятийный аппарат более соответствующим реальности? А вот марксов «капитализм», «пришедший на смену» «феодализму», это как раз штука настолько расплывчатая, что у сочувствующих историков ушли десятилетия на то, чтобы понять где он начинается, и где заканчивается, да и то там до сих пор все шито белыми нитками. Очень неудобная историческая категория этот капитализм, если только вы не хотите целенаправленно взбаломутить рабочий класс.

Учение Маркса стало не шагом вперед, а шагом назад по сравнению с философией Гегеля. Марксизм привнес в интеллектуальную жизнь волюнтаризм, эклектику, отказ от строгости логических категорий, хамское отношение к коллегам и предшественникам, стал «гнездовым паразитом» науки. С моральной точки зрения он дал оправдания для широкого спектра агрессивных замыслов, подготовил почву для уголовных политических режимов. Наконец, как метод познания прошлого он стал тормозом, а не ускорителем, заставив несколько поколений историков, вместо исследования и обобщения источников, подгонять факты под схему, «натягивать сову на глобус», как сейчас говорят. Книги историков-марксистов читать так же трудно, как добыть мешок изюма из вагона булок с изюмом. Стоит отбросить марксизм, как история вновь превращается в интересную отрасль знания, в чем может убедиться каждый, кто читал и сравнивал труды авторов-марксистов и тех, чьи мозги не пострадали от этого вредоносного учения.

Я не являюсь ни марксистом, ни гегельянцем. Философия (любовь к мудрости), по-моему, должна занимать в интеллектуальной жизни человека такое же место, как гастрономия (склонность вкусно покушать) в физиологии. Никаких пожизненных клятв тут не требуется. Хочешь — побудь какое-то время гегельянцем, хочешь — ницшеанцем, махистом, агностиком, циником, экзистенциалистом… В конце концов философские направления — это всего лишь частные мнения людей, хотя и хорошо образованных, оригинально мыслящих. Это забава, катализатор, приправа к более практическим интеллектуальным занятиям, таким, как инженерное дело, юриспруденция, государственная служба, образование и т.п. Все, что кажется «вкусным» в философии, не грех попробовать, а выбрать или не выбрать что-то для регулярного употребления — это уж как получится. Главное — не делать при этом, на манер Раскольникова, практических выводов криминального характера, да не превращать философию в политтехнологию. Она не для этого. Философия, противоречащая гражданскому, а тем более уголовному кодексам, это уже признак не цивилизации, а деградации.

(Продолжение следует).