Богемный пацифизм

Поэты Серебряного века о Первой мировой войне писали мало. Для большинства из них она была досадным недоразумением, мешавшим жить привычной жизнью. Возможно, я не в полном объеме знаю корпус литературных произведений того периода, но не припоминаю стихов о боевых действиях ни у Гумилева, ни у Есенина, ни у Блока. Все они служили в то время в армии, но, видимо, считали, что поэзия - не для рассказов о жестокостях. Творчество Маяковского в этом отношении существенно отличается.

Когда в конце лета 1914 года Россию охватил патриотический подъем, Маяковский вместе со всеми проклинал напавших немцев, рвался на фронт, собирал деньги в фонд помощи раненым, писал стихи для воинственных плакатов. Затем поступил на военную службу, правда, не в действующую армию, а в автомобильную роту, располагавшуюся в Петрограде. Это тоже можно по-человечески понять: зачем лезть на рожон, если можно, не нарушая закон и не прослыв трусом, подольше сохранить жизнь и здоровье, тем более, что надежды на быструю победу у патриотически настроенных граждан довольно быстро улетучились? На такой службе, кстати, меньше вероятность не только погибнуть, но и стать дезертиром.

Патриотические порывы отражены в стихотворении 1914-го года «Мысли в призыв». Там война воспевается за то, что делает своих участников сильнее:

Войне ли думать:
«Некрасиво в шраме»?
Ей ли жалеть
городов гиль?
Как хороший игрок,
раскидала шарами
смерть черепа
в лузы могил.
Горит материк.
Страны — на нет.
Прилизанная
треплется мира челка.
Слышите?
Хорошо?
Почище кастаньет.
Это вам не на счетах щелкать.
А мне не жалко.
Лица не выгрущу.
Пусть
из нежного
делают казака.
Посланный
на выучку новому игрищу,
вернется
облеченный в новый закал.
Была душа поэтами рыта.
Сияющий говорит о любом.
Сердце —
с длинноволосыми открыток
благороднейший альбом.
А теперь
попробуй.
Сунь ему «Анатэм».
В норах мистики вели ему мышиться.
Теперь
у него
душа канатом,
и хоть гвоздь вбивай ей —
каждая мышца.
Ему ли
ныть
в квартирной яме?
А такая
нравится манера вам:
нежность
из памяти
вырвать с корнями,
головы
скрутить орущим нервам.
Туда!
В мировую кузню,
в ремонт.
Вернетесь.
О новой поведаю Спарте я.
А слабым
смерть,
маркер времен,
ори:
«Партия!»

«Партия!», конечно, имеется в виду не политическая, а бильярдная, в которой «раскидала шарами смерть черепа в лузы могил».

Больше в лирике Маяковского такая воинственность не встречается вплоть до Октябрьской революции. В доказательство - фрагменты некоторых стихотворений.

Из стихотворения «Война объявлена», которое появилось, судя по порядку находится в сборнике, даже раньше, чем «Мысли в призыв»:

…И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя! … Морду в кровь разбила кофейня,
зверьим криком багрима:
«Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима!»
… Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.
…
Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
«Постойте, шашки о шелк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!»

Никаких сомнений: в этих строках выражено отвращение к войне, негодование, жалость к гибнущей цивилизации.

Из стихотворения «Мама и убитый немцами вечер»:

Сейчас притащили израненный вечер.
Крепился долго,
кургузый,
шершавый,
и вдруг, —
надломивши тучные плечи,
расплакался, бедный, на шее Варшавы.
Звезды в платочках из синего ситца
визжали:
«Убит,
дорогой,
дорогой мой!»
И глаз новолуния страшно косится
на мертвый кулак с зажатой обоймой.
…
А вечер кричит,
безногий,
безрукий:
«Неправда,
я еще могу-с —
хе! —
выбряцав шпоры в горящей мазурке,
выкрутить русый ус!»
… «…Ах, закройте,
закройте глаза газет!»

Из стихотворения «Вам!» (оно уже упоминалось в связи с закрытием кабаре «Бродячая собака»):

Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..

До гротеска пацифизм Маяковского доведен в стихотворении «Военно-морская любовь», где описывается вымышленное супружество миноносца и «миноносицы», коварно прерванное вражеским выстрелом. Миноносцы сами являются орудиями, несущими смерть, но даже их разрушенную «семью» поэту жалко:

Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.
И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?

Максимального накала пацифизм Маяковского достигает в поэме «Война и мир» (Б. Янгфельдт датирует ее 1916-1917 гг., хотя под посвящением стоит дата 1915-го). В прологе, предупреждая упреки в трусости, поэт пишет:

Хорошо вам.
Мертвые сраму не имут.
Злобу
к умершим убийцам туши.
Очистительнейшей влагой вымыт
грех отлетевшей души.
…
Боишься!
Трус!
Убьют!
А так
полсотни лет еще можешь, раб, расти.
Ложь!
Я знаю,
и в лаве атак
я буду первый
в геройстве,
в храбрости.

Однако основной посыл поэмы - жажда прощения не за трусость, а как раз наоборот, за таящиеся в душе каждого звериные, жестокие порывы. Этот грех Маяковский берет на себя, предлагая, видимо, читателям поступить так же:

Слышите!
Каждый,
ненужный даже,
должен жить;
нельзя,
нельзя ж его
в могилы траншей и блиндажей
вкопать заживо -
убийцы!
…
Сегодня
не немец,
не русский,
не турок, —
это я
сам,
с живого сдирая шкуру,
жру мира мясо.
Тушами на штыках материки.
Города — груды глиняные.
Кровь!
Выцеди из твоей реки
хоть каплю,
в которой невинен я!
Нет такой!
Этот
выколотыми глазами —
пленник,
мною меченный.
Я,
в поклонах разбивший колени,
голодом выглодал земли неметчины.
Мечу пожаров рыжие пряди.
Волчьи щетинюсь из темени ям.
Люди!
Дорогие!
Христа ради,
ради Христа
простите меня!

Последняя часть поэмы представляет собой грезы о счастливом будущем, в котором люди всего мира будут счастливо сосуществовать, обмениваясь дарами своих стран. Эта тема будет продолжена и в поэзии большевистского периода.

Итак, милитаристский угар сменился пацифистским отрезвлением, но впереди была еще более двусмысленная ситуация: необходимость выработать отношение к большевистской власти, отнюдь не отличавшейся вегетарианством. Об этом в следующий раз.