От Батума до батута

(Краткий курс истории производственных отношений в России)

I.

Жил-был товарищ Сталин. В молодости больше всего любил он бузотерить, барагозить и беспредельничать: дерзил начальству в православной семинарии, устраивал забастовки, стачки и даже, говорят, грабил на манер героев американских вестернов дилижансы, перевозившие наличность. Последнее, впрочем, делал он исключительно для пополнения партийной кассы, да и заниматься «эксами» (сиречь экспроприациями) начал позднее. В самом же начале своей революционной деятельности будущий вождь народов специализировался больше на организации сопротивления рабочих города Батума. Об этом можно узнать из пьесы М.А. Булгакова, которая так и называется — «Батум», от которой и оттолкнемся.

Не слышали о такой пьесе? Оно и не мудрено. Написал ее Мастер в самые последние месяцы жизни. Было у него слабое место: все хотел, чтобы официальные власти приголубили, признали великим, но чтобы при этом в компартию не вступать и идеологические заказы не выполнять. Большевики его, как известно, в тюрьму не упрятали, материально, хоть и не сразу, обеспечили, даже похваливали (тот же товарищ Сталин на «Дни Турбиных» много раз в театр приходил). Однако от выражения открытых восторгов творчеством Булгакова Советская власть в целом воздерживалась. Вот и решился он, видимо, на крайнюю меру. «Дай-ка, — думалось ему, наверно, — похвалю усатого. Не за его большевистские художества, хвалить такое язык не повернется, а за что-нибудь совсем давнее, когда непонятно еще было, то ли по молодой глупости человек действовал, то ли по идейным соображениям. В общем, изображу молодого революционера Сосо с задатками будущего вождя. Раволюционер — это ведь не всегда большевик. Вон, эсеры, например, боролись, боролись, ан оказались жертвами своих же более проворных политических конкурентов. Так что если рассказать о первых шагах молодого товарища Сталина на пути классовой борьбы, то это и восхвалением нынешней Советской власти назвать будет несподручно, и Самому польстит, а я льстецом вроде как и не окажусь».

Очень возможно, что именно так размышлял несчастный писатель. В те годы (конец 1930-х — начало 1940-х) даже самые упертые ненавистники Советской власти хоть по разочку, да поробовали встать на путь подобного оппортунизма. И Ахматова какие-то словословия в адрес Сталина написала, в надежде вытащить сына из тюрьмы, и даже ершистый Мандельштам успел, что не спасло его от гибели в дальневосточных лагерях. Так что судить Булгакова за «Батум» не следует. Неизвестно еще, что каждый из нас запел бы на его месте. Да только вот зря он покривил душой: пьеса Сталину то ли не понравилась, то ли что-то такое напомнила, что не захотел видеть на сцене. В общем, зарубили на корню булгаковский прогиб, не засчитали. Он потосковал-потосковал, да и умер.

Между тем пьеса «Батум» — интереснейший источник, позволяющий привнести новые оттенки в восприятие Русских революций. Давайте прочитаем ее и попробуем продолжить некоторые заложенные там логические линии, потому что лизоблюд из Булгакова получился никудышный. Как ни старался он написать нечто, восхваляющее Вождя народов, а получилась все равно сатира, хоть и основательно прикрытая полубольшевистской риторикой.

Итак, самое начало XX в (1900-1904 гг.) Действие разворачивается в черноморском городе Батуме, где несостоявшийся семинарист Иосиф Джугашвили (ака Сталин, он же Сосо по пьесе) открывает для себя нелегкую науку революционной борьбы. Он вступил в РСДРП и теперь делает первые опыты по организации стачек и забастовок, а бастовать там в то время было кому. В тогдашнем Батуме, в отличие от нынешнего, каких только заводов не было! Даже Ротшильды там построили какое-то свое керосиновое производство. Так что простор для революционного творчества товарищу Сталину был обеспечен.

Первая сцена пьесы описывает изгнание молодого Иосифа Джугашвили из православной семинарии. Как он вообще туда попал — непонятно. По характеру ему больше бы подошел ислам, о чем в другом месте булгаковского текста говорится так:

Реджеб. …(Идет к дверям.) Ц… ц… Аллах, Аллах… (Останавливается.) Одно жалко, что ты не мусульманин.
Сталин. А почему?
Реджеб. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. Примешь — я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна лучше другой, семь звезд!
Сталин. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет.
Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство.
Сталин. Подумать надо.

Перед тем, как навсегда покинуть семинарию, Сосо пытается обременить одного из учащихся распространением эсдековских прокламаций. Однокашник в ужасе, он не хочет стать следующим кандидатом на вылет и к революционной деятельности относится как минимум прохладно, но под напором восточной настырности и игры на товарищеских чувствах соглашается выполнить неприятную и опасную работу.

Следующая сцена рисует быт батумских рабочих — семья Сильвестра, у которого уже подросшие сын Порфирий и дочь Наташа. Отец с сыном работают на заводах, девушка на хозяйстве. Булгаков описывает обстановку так:

Батум. Ненастный ноябрьский вечер. Слышен с моря шум. Комната в домике Сильвестра. Стол, над ним висячая лампа. Часы с гирями. Буфет. Кушетка. Над кушеткой на стене ковер, на нем оружие. В печке огонь.

А кудряво они живут, эти батумские рабочие. Свой обставленный домик, и, как следует из дальнейшего текста, семья Сильвестра в этом плане не исключение. Нам-то всё в школе рассказывали, что пролетариат в начале XX в. обитал в душных бараках, на нарах спал, работал по 16 часов. Оказывается, разные были рабочие. Взять хотя бы тестя Сталина — рабочего С.Я. Аллилуева. У него тоже и домик свой был из нескольких комнат (там вождь прятался иногда от царской охранки), и дети в приличную платную гимназию пристроены. В тексте булгаковской пьесы обращает на себя внимание и то, что герои постоянно беседуют за трапезой, которую убогой никак не назовешь. Т.е. пошамать у них тоже было что, в отличие от послереволюционных доходяг или даже бедолаг позднего СССР, штурмовавших «колбасные» электрички.

Вернемся к пьесе. Выясняется, что Сильвестр - член подпольной рабочей организации. К нему пожить на время тайно приходит Сталин:

Сталин. Не хотелось бы вас стеснять, но, понимаете, некоторая неудача на первых же шагах в Батуме. К Канделаки на Пушкинскую, во двор, вчера переехал околоточный. Боюсь, что мы с ним друг другу будем мешать… Ну я к вам ненадолго, дней на пять, а потом опять на другую квартиру…
Наташа. Вы нас не стесните.
Сильвестр. Пожалуйста, живи сколько надо. Проходи, Сосо, в эту комнату и сиди там, пока я тебя сам не выпущу, потому что может прийти кто-нибудь посторонний.

Наташа хлопочет по хозяйству, с работы приходит ее брат Порфирий, который, видимо, еще только начинает рабочую карьеру.

Лицо у Порфирия убитое. Он швыряет в угол шапку.
Наташа. Ты что это?
Порфирий. Ничего.
Наташа. Что с тобой случилось?
Порфирий. Ничего.
Наташа. А что ж ты так неприятно отвечаешь? А?
Порфирий. Ну оштрафовали!
Наташа. Бедный! На сколько?
Порфирий. На пять рублей! Нож сломал.
Наташа. Ай-яй-яй!
Порфирий. А чем я виноват? Жесть не выскакивает, стал выковыривать ее, а под нож, чтоб мне руку не отхватило, подложил брусок. Что ж, руку, что ли, отдавать? Нож соскочил на брусок и сломался.
Наташа. Ведь это тебе дней десять даром работать придется? Э, бедняга! Ну не грусти.
Порфирий. Я? Я не грущу. Пусть они подавятся моими деньгами!
Пауза.
Меня сегодня механик по лицу ударил! Вот чего я не прощу!

Это интересный момент. На первый взгляд, жалко парня: ну, сломал человек инструмент по неопытности, всякое бывает. Однако на капиталистическом производстве ничего не бывает просто так. Другие рабочие сломали? Нет. Значит, можно работать, ничего не сломав? Можно. Вот и не обижайся, впредь будешь умнее и внимательнее. Здесь ничего бесплатного нет, и если не заплатишь за сломанный инструмент ты, виновник происшествия, то кто? Механик, который тебе по морде съездил? Так потому и съездил: он тоже силы и время затратил, чтобы для тебя станок починить да наладить. Это не за две минуты делается и не по щучьему велению. Или хозяин, может, этот убыток покроет, потому что у него «денег много»? Денег-то много, да все они по полочкам разложены: это за материалы, это на налоги, это на взятки (да, да!), это на зарплату тебе же, криворукому. А вот это — на роскошь, на произведения искусства, меценатство и прочее, без чего общество не развивается, и что для тебя, балбеса, выглядит как «попили нашей кровушки».

Это я рассуждаю не как какой-нибудь либерал (меня этим званием уже успели наградить необольшевики; это у них новое обзывательство такое, как раньше было «буржуй»). Это я конфиденциально заявляю как человек, проработавший наладчиком на большом заводе более 6 лет. Наладчиком - читай тем самым механиком, который съездил Порфирию по морде. Руки и у меня порой чесались на такое дело, потому что сталкиваться доводилось с такой безалаберностью, что мату в горле тесно. А вот штрафовать в СССР, как раз не штрафовали. Можно было сколько угодно ломать инструмент, гнать брак, портить и даже воровать материалы — ничего тебе за это не будет. Максимум — в стенгазете пропечатают. Потому что если бы за такое в СССР штрафовали — все рабочие не только бы никогда не получали зарплату, но были бы постоянно должны государству. В цеху, где я даботал, делали очень сложную, капризную деталь. Делать ее толком так и не научились, поэтому поступали очень просто. Обычно из всего объема продукции сколько-то процентов (например, 5) составляет брак. У нас было наоборот. Из всего объема 10% продукции чисто случайно оказывалось годной. Ее-то и отправляли на главный конвейер. Остальное пускали обратно в переплавку. Кого тут штрафовать?

На капиталистическом предприятии лишних должностей нет: если берут в штат технолога, то это именно человек, который придумывает как делать правильно, весь в мыле бегает целый день по цеху и на чем свет стоит матюгает хитрожопых работяг, норовящих, в ущерб качеству и целостности оборудования, упростить или ускорить техпроцесс в свою пользу. Если технолог сказал: «Делать так!» и по его рецепту делать получается, то всё, это закон. За нарушение - наказание. Сделал рабочий брак, пытается свалить на технолога - технолог легко доказывает, что правила нарушены и рабочего надо штрафовать.

В Советском же Союзе считалось, что технолог, конструктор, специалист по технике безопасности - это такие синекуры, куда начальство до бесконечности может пристраивать своих безмозглых племянников, любовниц, старых приятелей, и т.п. Сделал рабочий брак, говорит: «Я все сделал по технологии», стали проверять, а технологии-то как таковой и нет. Есть какой-то грязный лист бумаги 20-летней давности, на котором непонятно кем написано что-то невнятное. Да еще и оторван кусок. «А ну подать сюда технолога, Ляпкина, мать его, Тяпкина!» А кто у нас технолог? Сын любовницы начальника цеха, которого еле-еле за уши до окончания вуза дотянули и по блату сюда пристроили. Скандал будет… Рабочего тоже штрафовать нельзя, он гегемон, за него сама коммунистическая партия заступается. Вот и «замнут для ясности». Рабочему заплатят за выпущенный брак как за годную продукцию, технолога поругают на домашнем совете, и все останется как есть. Так что если кто-нибудь хочет обратно в советский бардак - добро пожаловать. Но это уж в позднем СССР так-то было, а при товарище Сталине, говорят, строжили еще как, о чем будет сказано ниже.

Вернемся к булгаковской пьесе «Батум». Непроходимого конфликта между трудом и капиталом мы в ней пока не наблюдаем, хотя автор очень старается таковой высосать из пальца, иначе какая же это пьеса про вождя трудового народа? Получается, что у буржуев-то своя правда, и ее понимает даже Наташа, которая на сторону оштрафованного брата не становится. Вот тут и пригождается последний аргумент: «Меня сегодня механик по лицу ударил! Вот чего я не прощу!». Это да, это серьезно. Если оштрафовали Порфирия юридически вполне обоснованно, то бить рабочих - такого закону нет! Что ж, Порфирий размышляет недолго по этому поводу:

Порфирий. Пойду завтра убью механика!

Ну, молодой, горячий, что с него возьмешь. К завтрему проспится, поохлынет, образумится, но тут из темной комнаты раздается голос Сталина (туда, как мы помним, молодого нелегала, спрятал хозяин дома):

Сталин (из темной комнаты). А зачем?
Порфирий. А?..
Сталин (выходит). Зачем убьешь механика?
Порфирий. Кто вы такой… такой?
Сталин. Зачем, говорю, убьешь механика? Какой в этом толк?
Порфирий. Да кто вы такой?!
Сталин. Нет, ты ответь мне. Ну хорошо, ты его убьешь. Чем ты его убьешь?
Порфирий. Зубилом!.. Да вы кто такой?
Сталин. Ага, ты ему голову проломишь. Я тебе заранее могу сказать, сколько это тебе будет стоить. С заранее обдуманным намерением…
Порфирий. Каким таким намерением?
Сталин. Обязательно с намерением. Ты сегодня задумал, чтобы завтра идти убивать. Я слышал.
Порфирий. Чего вы слышали? Я вас не боюсь! Идите, говорите!
Сталин. Постой! Какой ты человек, прямо как порох! Слушай: двадцать лет тебе это будет стоить каторги. Ах да ты, впрочем, несовершеннолетний. Одну треть скинут. И что же получится? Потеряна молодая рабочая жизнь навсегда, потерян человек! Но цех без механика не останется, и завтра же там будет другой механик, такая же собака, как и ваш теперешний, и так же будет рукоприкладствовать. Нет, это ложное решение! Оставь его.

В общем, Сосо доводит до Порфирия мысль, высказанную юным Владимиром Ульяновым: «Мы пойдем другим путем!», т.е. не каждому механику по отдельности морды бить будем, а сразу всем буржуям одновременно: устроим революцию!

II.

Следующее действие пьесы показывает нам серию масштабных забастовок в Батуме, организованных комитетом РСДРП под руководством Сталина.

Адъютант (входит). Телеграмма, ваше превосходительство.
Губернатор. Нуте-с…
Адъютант (читает). «Кутаисскому военному губернатору. Секретно. Доношу о небывало беспокойном поведении рабочих на заводе Ротшильда». Подпись: «Полицмейстер города Батума».
Губернатор. Пожалуйста! Опять!.. Ах да… Ведь это на другом заводе тогда было? У меня все путается в голове из-за этих батумских сюрпризов.
Адъютант. Тогда было на манташевском.

Итак, рабочие предприятий Батума, в том числе ротшильдовских, производящих керосин (очень прибыльный по тем временам товар) бастуют. Усмирять их приезжает сам губернатор. Каковы же требования?

Губернатор. …Потолкуем, разберемся в ваших нуждах. (Геронтию.) Ну говори, что у вас тут, чем это вы недовольны?
Геронтий. Очень тяжко живем. Мучаемся.
Толпа: «Нету житья!.. Плохо живем!.. Мучаемся!..»
Полицмейстер. Тише вы! Один будет говорить!
Геронтий. Человек не может работать по шестнадцать часов в сутки. Поэтому рабочие выставляют такие требования: рабочий день не должен превышать десяти часов.
Губернатор. Гм…
Геронтий. Накануне воскресных и праздничных дней работу заканчивать в четыре часа пополудни. Без разбору не штрафовать. Штраф не должен превышать трети жалованья. (По-грузински повторяет эти слова.)
Толпа: «Замучили штрафами!»
Климов. Штрафами последнюю рубаху снимают!
Ваншейдт. Это, ваше превосходительство, неправда.
Климов. Как это — неправда?
Толпа: «Как это неправда? Догола раздевают рабочего! Живодерствуют!»
Полицмейстер. Тише!
Губернатор. Дальше!
Геронтий. Всем поденным прибавить по двадцать копеек. Рабочим, которые возят пустые банки, прибавить на каждую тысячу банок одну копейку. Заготовщикам ручек прибавить десять копеек с тысячи. В лесопильном прибавить двадцать копеек на каждую тысячу ящиков.
Ваншейдт (полицмейстеру). Нет, вы все это слышите!
Полицмейстер вздыхает.
Геронтий. И требуем мы еще, чтобы всех уволенных до последнего человека приняли бы обратно.
Ваншейдт (полицмейстеру). Нет, вы прислушайтесь!
Геронтий. И еще мы требуем, чтобы с нами не поступали как со скотом, чтобы не избивали рабочих. Бьют рабочих на заводе.
Губернатор (Ваншейдту). То есть как?..
Ваншейдт. Я никогда не видел! Этого не может быть… клевета…
Порфирий. Не может быть?..
Климов. А вы посмотрите!
Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык с головы, показывает лицо в кровоподтеках и ссадинах, что-то выкрикивает по-грузински, потом кричит по- русски: «Палкой, палкой!»
Губернатор (Ваншейдту). Э?..
Ваншейдт. В первый раз вижу… может быть, он что-нибудь украл?
Климов. Он щепок взял на растопку! Цена этой растопки на базаре меньше копейки! И его били сторожа, как ломовую лошадь! Все свидетели! Весь цех видел! Били!
Толпа вскричала страшно: «Били! Истязали! Насмерть забивали! Все свидетели!»
Ваншейдт. Я же, ваше превосходительство, не могу отвечать за сторожа… сторожа уволю…

Вполне типичный конфликт для тех времен. Такой мог случиться не только в Батуме, но и в Чикаго, Гамбурге, Лодзи или даже каком-нибудь Буэнос-Айресе. Разве что с одним требованием товарищ Сталин как организатор переборщил немного, да и то вопрос спорный:

Губернатор (Геронтию). Все?
Порфирий (выступая вперед и стараясь держаться как можно спокойнее и деловитее). Нет, еще не все. Есть еще одно, последнее требование: когда мы работаем, мы получаем полную плату. Но если на заводе временно не будет для всех работы, то чтобы устроили две смены и чтобы неработающая смена получала половину платы.
Губернатор. Что? Я спрашиваю: что такое? Я ослышался или ты угорел? Э… Где же это видано?.. Чтобы рабочий не работал, а деньги получал? Я просто… э… не понимаю… (Трейницу.) Где же тут здравый смысл?
Порфирий, поворачиваясь к толпе, говорит раздельно и внятно по-грузински. На лице у него выражение полного удовлетворения, видно, что все козыри у него на руках. Толпа в ответ весело прогудела.
Губернатор (Кякиве). Переведи.
Кякива (конфузясь). Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит про ваших лошадей…
Губернатор. Ничего не понимаю! При чем здесь лошади?
Кякива. Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит, что когда вы на лошадях ездите, кормите их, а когда они в конюшне стоят, то ведь тоже кормите. А иначе, говорит, они околеют и вам не на чем будет ездить. А разве, говорит, человек не достоин того, чтобы его все время кормили? Разве он хуже лошади? Это он говорит!
Полное молчание.
Трейниц (полицмейстеру). Ага. Ну понятно, чья это выдумка. Не будет добра в Батуме.

Я так думаю, что если ты свободный человек, так и живи по договорам, а если хочешь в стойло, то и кнутом тебя бить можно, потому что те, кого хозяин кормит вне зависимости от выработанной продукции, называются рабами. Но это мое частное мнение. Далее в пьесе выясняется, что на Путиловском заводе хозяева действительно платят своим рабочим половину зарплаты за вынужденный простой.

На этом месте мы прощаемся с пьесой Булгакова, для дальнейших рассуждений она не нужна.

III.

Вышеописанный конфликт действительно типичен для выяснения отношений между рабочими и капиталистами в начале XX в. в любой развитой стране тогдашнего мира, только вот ни в Чикаго, ни в Гамбурге, ни в Лодзи ни в Буэнос-Айресе большевики к власти не пришли. В России же пришли, и оказался товарищ Сталин по другую сторону баррикад.

Поначалу все шло неплохо. Все прогрессивное человечествот возлогало на рожденную в октябре 1917-го первую в мире республику рабочих и крестьян большие надежды. Сочувствовали ей, унаследовавшей от проклятого царизма родовые травмы, а от Первой мировой войны — разруху. Потом до западной публики стали доходить какие-слухи о большевистских жестокостях, ущемлениях свобод, бедности, голоде. «Ну, это ничего, СССР еще себя покажет, когда лет через 10 придет в себя», — утешала себя прогрессивная общественность, однако годы шли, а ничего такого, что на голову превосходило бы достижения «загнивающих» стран Запада, в стране Советов не происходило. А ведь большевики обещали небывалый прогресс для всех людей, логически вытекающий из гениального учения Карла Маркса.

Товарищ Сталин, занимавший до поры до времени советские и партийные должности, не связанные напрямую с народным хозяйством, поначалу, наверно, не сильно волновался по поводу обманутых экономических ожиданий, но по мере того, как власть все больше сосредотачивалась в его руках, все яснее вырисовывался на горизонте вопрос: «А не вышел ли у нас, товарищи, пшик?» Крестьяне товарного зарна не дают, все взамен что-то требуют. Рабочие как были при царе годны по большей части лишь для самых бесхитростных работ, так такими и остались, да еще и хуже: старые-то, опытные кто в Гражданскую погиб, кто из страны сбежал, кто в совслужащие подался. Некому молодежь учить. Так, есть отдельные оазисы, где промышленность более-менее похожа на европейскую, но нужны-то миллионы умелых рук. Да еще идеология эта коммунистическая: теперь рабочего просто так к ногтю не прижмешь, восьмичасовой рабочий день ему подавай, отпуск, пенсию, спецодежду, трудоохранное законодарельство. Не дашь, так сразу злобное шипенье слышится из-за бугра: «Вот так республика рабочих и крестьян! Трудящиеся-то в СССР хуже скотины живут!» А тут еще и свои недовольные бузотерить и барагозить норовят: где, мол, обещанное благополучие? Может, уже снова пора забастовки устраивать?

Думал, думал над всем этим мудрый товарищ Сталин, и задал себе в конце-концов вопрос: «А как же это у Николашки-то все получалось? И заводы появлялись как бы сами собой, без всяких пятилетних планов, и железные дороги, и вооружение, и продовольствия на всех хватало. А потом вдруг куда-то это все пропало… Да ведь это всё барагозники вредят, такие, как я в молодости! Ну уж дудки, кому-кому, а мне ли не знать, как с такими разделываться». Подумал он эдак-то, да как заорет на весь Советский Союз:

— Го-ро-до-вооой!

Потом, конечно, понял, что что-то не то сморозил, собрал всех своих и приказал:

— Значит так, всех бездельников к ногтю! Всем arbeiten, и никаких разговоров про социализм-шмициализм. Это наружу можете сказки рассказывать, что у нас тут с рабочих и крестьян пылинки сдувают, а внутри чтобы порядки были как на каторге.

И пошло дело! Ну и что, что к концу жизни товарища Сталина в стране было 2,5 миллиона зэков? Зато зашевелилось народное хозяйство. Не высокотехнологичная, конечно, экономика, сырьевая в основном, но по ВВП вполне сопоставимая с европейскими! А и делов-то всего было, что несколько уголовных статей издать: за самовольную смену места работы - 4 месяца лишения свободы; систематические опоздания на работу - 1,5 лет; брак на производстве - 5-8 лет для инженеров и руководства, допустивших такое; хищение социалистической собственности, даже мелкое - от 10 лет до расстрела без права на амнистию. Про забастовки и речи нет - саботаж, уголовная статья! ГУЛАГ, производящий 9% продукции страны - вот наш советский ответ загнивающему капитализму! Ну кто будет работать, если за систематическое опоздание «светит» всего лишь увольнение, за хищение - штраф, а самовольная смена места работы вообще никак не наказывается? Глупые буржуи! Правда, на справедливое общество, обещанное Марксом после пролетарской революции, наши порядки после сталинских нововведений стали не очень похожи, но мы ведь только учимся! Ну и что, что с 1917 года более 30 лет минуло? Главное, что народное хозяйство бодро работает под руководством мудрого вождя.

Хорошо прищучил товарищ Сталин бузотеров, барагозников и тунеядцев. Он бы их и дальше гонял, чтобы поскорее вывели небывалую советскую экономику в число передовых, да не успел, умер. Впрочем, почему же небывалую? Аракчеев до него что-то подобное затевал, Столыпин. Но то были, конечно же, представители реакционного самодержавия. Наши-то лагеря — никакие не военные поселения, а социалистические места трудового перевоспитания во славу светлого будущего.

IV.

Прошло еще 40 лет. Поначалу после смерти товарища Сталина, вроде, и ничего было, всё по его заветам: зэк Королев ракеты в космос научился запускать, зэки академики из бывших шарашек мирным атомом печки топить умудрились, да еще и такую «кузькину мать» смастерили, что даже американцы ахнули. Потом, однако, забуксовало дело. Крокодил не ловится, как говорится, не растет кокос… От правдами и неправдами накопленных товарищем Сталиным 2000 тонн золота к концу 1980-х осталось около 300. Прожрали коммунисты сталинское наследство. И ведь не сказать, что много воровали. Это они потом узнали, что значит по-настоящему воровать. А в 1970-е просто тратили, и все неразумно. Кожилились, кожилились, уж и заводы на Западе готовые покупали, и рабочим платили от души, и законы самые суровые отменили, и наглядной агитацией все стены уляпали, ан нет, не получается лучше, чем в Европе коммунистическая экономика. Разве что на словах.

Задумались гадёныши, сталинское наследие разбазарившие, полимеры профукавшие: «Чего же не хватает?» Тут кто-то и сообрази: «Страна у нас неправильно называется! Что это такое - Союз Советских Социалистических Республик? Халявой заверсту смердит от такого названия, вот народ и лодырничает. Социализм у нас все равно какой-то фиговый получился, так чтоб за Россию обидно не было, айда в капитализм перекрестимся. Может, хоть тогда экономика заработает, а то стосковались мы по ней, родимой».

ОК, убрали социализм. Не получилось, мол, граждане, неувязочка вкралась. Нельзя, оказывается, в стране, где нет путного пролетариата, а есть вместо этого сто миллионов крестьян, еще не отошедших от крепостного права, да десятки не знакомых с промышленностью народов, социалистическую раволюцию делать. Так что теперь каждый за себя. После этих слов экспериментаторы, похватав лучшие куски общенародной собственности, скрылись в тумане.

Скрылись, да ненадолго. Буквально сразу же из этого самого тумана явились братки в кожанках. Совсем как прежние чекисты, только не с маузерами и на черных воронках, а с бейсбольными битами да паяльниками и на черных же мерседесах. Присмотрелся народ: ан то ж наши, которые тут 70 лет социализм строили! «Что ж это вы, родимые, так не по-советски вырядились?», — спрашивают люди явившихся. «А мы вас, лошарики, теперь совсем по-другому обрабатывать будем», — отвечают братки. — «Товарищ-то Сталин один большой концлагерь из страны создал, а мы много маленьких наделаем. Частные предприятия называется. Совсем как в XIX веке: с безработными, голодными, банкротствами, подставами, рейдерскими захватами и прочими душегубствами», — отвечают братки. — «Только, терпилы, потерпеть придется маненько». — «Опять потерпеть? Вроде, только что 70 лет оттерпели…» — «Ну, а вы что хотели? Бесплатный сыр только в мышеловке. Ничего, не парьтесь, рыночек всё порешает».

Ну, и порешил рыночек еще миллионов 10 людишек. Лифчиками-то торговать, это тебе не за кульманом стоять, не всякому дано. Ну, а раз не дано тебе, так и сдохни. А что ты хотел? Выживает сильнейший, как в джунглях. Братки, правда сей естественной убыли поначалу не замечали, очень уж увлечены были идеей частной собственности. Ведь что такое частная собственность? Это когда у тебя коттедж самый крутой, да яхта, да телка, да тачка. А всякими там производствами, технологиями-шмихмалогиями пусть лохи занимаются. Правда, лет через 20 этого веселья ощутили, что чего-то не хватает. Стали спрашивать друг друга: «Слышь, а вот в космос-то раньше все какие-то ракеты запускали, что-то не стало этого, ты не в курсе, куда все делось?» — «Да хрен его знает, я последние 20 лет нефтянкой занимался… Но таки да, не слышно что-то в последнее время. Видать, разучились» — «То есть как разучились? Это значит, если гражданские ракеты делать не умеем, то и баллистические могут заржаветь? Эдак по нам любые америкосы шмальнуть могут. Надо бы это порешать.» — «А что тут решать? У меня кореш есть, Димка Барагоз, рубаху на груди рвет, все про какое-то национальное величие пургу несет. Дадим ему бабла, пусть наделает. За хорошие деньги сейчас что хочешь смастырить можно. Народ-то голодный, за рубль зайца ловить наймется».

Пошли к Димке. «Будешь, — говорят, — у нас главным по ракетам. Ракет надо срочно настрогать. Бери из общака бабла сколько унесешь и вперед». — «Вы, пацаны, — говорит Димка, — фишку не просекаете. Простыми гагаринскими фукалками в наше время никого не удивишь. Сейчас модно многоразовые ракеты делать, на Луну да на Марс летать. Вот за такое я бы взялся, чтобы поганым америкосам нос утереть» — «А и то дело, — говорят пацаны. — Валяй, делай. Еще можешь Звезду Смерти как в «Звездных войнах» запилить, чтобы пиндосы вообще в осадок выпали» — «Херня вопрос», — ответил Димка, и приступил к делу.

Долго ли, коротко ли, а что-то не заладилось у Димки с ракетами. Деньжищ извел — туеву хучу, братки аж заволновались от таких убытков, а удивить америкосов никак не получается. Всё время эти гады что-то там в космос пуляют, а весь мир восхищается. Димкины же ракеты тоже, вроде как, летают, но как крокодилы из анекдота - легэнько-легэнько, низэнько-низэнько.

Совсем братки терпение потеряли. Пришли к Димке: «Ты же пацанское слово дал, что ракеты у нас свои будут!» — «Да вы потише тут, не гоните, гопники хреновы, — отвечает Димка. — Я теперь не вам чета, член международного космического сообщества, творческая личность. Тут знающие люди говорят, что для ракетостроения нужны эти… инженегры какие-то. Не знаете, где раздобыть?» — «Эти-то, что ли, лохи, которые не хотели в 90-е лифчиками торговать? Да уж перемерли, чай, давно. И так-то не густо было, потому что еще товарищ Сталин поизвел их маленько, шибко уж борзые были, а теперь-то, небось, если кто и остался — разучились уж инженерить» — «Жаль, — ответил Димка. — Ну, да ничего, без них обойдемся. Они только усложняют всё, чтобы бабла побольше с нас, чотких пацанов, стрясти. Я вот сам отличную космическую фишку придумал. Как думаете, если построить огромный такой батут размером, скажем, с какую-нибудь область (у нас в некоторых областях все равно никто не живет), да большим подъемным краном на тот батут забросить спутник, чтобы он прыгал, прыгал все выше, да в космос и упрыгал, офигеют от такого америкосы?» — «Дурак ты, Димка, — сказали братки. — Не будь ты из нашей братвы, закопать бы тебя в ближайшем лесу. Денег мы тебе больше не дадим». Прогнали, в общем, Димку, с ракетного дела, поставили смотрящим по сельскому хозяйству. А чего не хватает, чтобы делать ракеты — так и не смикитили. Видимо, товарищ Сталин с собой в могилу секрет унес.