Кулаковская битва
«На поле древней битвы нет ни копий, ни костей», - поется в одной из песен группы «Аквариум». - «Они пошли на сувениры для туристов и гостей». Действительно, почему археологи не могут найти остатки масштабных сражений, таких, как Куликовская битва? На этот счет у меня есть оригинальная версия.
Много раз уже писал я о том, что один из самых эффективных способов понимания отечественной истории — чтение произведений «второго эшелона» русской литературы. Есть у наших словесников такое понятие, причем к этой категории причисляют не только отдельные произведения, но и целые творческие наследия. Вот, например, Н.С. Лесков, которого «изгнали» из числа главных русских писателей в связи с недостатком революционности, да так до сих пор и «забыли пригласить обратно». Между тем Николай Семенович написал произведения гораздо более интересные и достойные, чем неведомо как затесавшаяся в школьную программу юродствующая повесть «Левша».
Один из моих самых любимых рассказов Н.С. Лескова — «Грабеж» — содержит большое количество ярких бытовых деталей. Это не только отличное литературное произведение, но и ценный исторический источник. В частности, там подробно описываются детали русских кулачных боев «стенка на стенку», о которых и хотелось бы здесь порассуждать.
События рассказа «Грабеж» происходят в конце 1820-х гг. Рассказчик — выходец из купеческой семьи:
Я орловский старожил. Весь наш род — все были не последние люди. Мы имели свой дом на Нижней улице, у Плаутина колодца, и свои ссыпные амбары, и свои барки; держали артель трепачей, торговали пенькой и вели хлебную ссыпку. Отчаянного большого состояния не имели, но рубля на полтину никогда не ломали и слыли за людей честных.
Интереснейших деталей о дореформенной России в этом и других лесковских рассказах целые россыпи. Я же хотел бы остановиться на кулачных боях, описанных там так ярко и детально, что не грех привести обширную цитату:
На кулачки биться мещане с семинаристами собирались или на лед, на Оке, под мужским монастырем, или к Навугорской заставе; тут сходились и шли, стена на стену, во всю улицу. Бивались часто на отчаянность. Правило такое только было, чтобы бить в подвздох, а не по лицу, и не класть в рукавицы медных больших гривен. Но, однако, это правило не соблюдалось. Часто случалось, что стащат домой человека на руках и отысповедовать не успеют, как уж и преставился. А многие оставались, но чахли. Мне же от маменьки позволение было только смотреть, но самому в стену чтобы не становиться. Однако я грешен был и в этом покойной родительнице являлся непослушен: сила моя и удаль нудили меня, и если, бывало, мещанская стена дрогнет, а семинарская стена на нее очень наваливает и гнать станет,- то я, бывало, не вытерплю и становлюсь. Сила у меня с ранних пор такая состояла, что, бывало, чуть я в гонимую стену вскочу, крикну: «Господи благослови! бей, ребята, духовенных!» да как почну против себя семинаристов подавать, так все и посыпятся. Но славы себе я не искал и даже, бывало, всех об одном только прошу: «Братцы! пожалуйста, сделайте милость, чтобы по имени меня не называть»,- потому что боялся, чтобы маменька не узнали.… … -- Ну да ничего; Павла Мироныча тоже нелегко обидеть: сильней его ни в Ельце, ни в Ливнах кулачника нет. Что ни бой — то два да три кулачника от его руки падают. Он в прошлом году, постом, нарочно в Тулу ездил и даром что мукомол, а там двух самых первых самоварников так сразу с грыжей и сделал.… … -- Хвалиться,- говорю,- особенной силой не стану, а если пятака три-четыре старинных в кулак зажму, то могу какого хотите подлета треснуть прямо на помин души.
Напомню, что действия рассказа разворачиваются в Орле в первой трети XIX в.
Рассказы о подобных кулачных боях я встречал в исторической литературе и применительно к другим городам, например, к Казани. На днях же нашел описание этой народной забавы в мемуарной повести Н.П. Карабчевского «Что глаза мои видели». Кстати замечу, что эта книга мне тоже очень понравилась в отличие, например, от довольно желчных воспоминаний о той же эпохе А.В. Болотова (потомка знаменитого естествоиспытателя екатерининских времен). Н.П. Карабчевский незамысловато и очень светло описывает жизнь в середине 1860-х. Его произведение вполне заслуживает того, чтобы быть включенным в школьную хрестоматию по истории, но здесь оно интересно как источник по истории кулачных боев:
<Крепостной буфетчик Иван>… просто, исчез, неизвестно куда девался, точно «в воду канул». Гадали всяко: он был хороший пловец и ходил купаться на Ингул, где были «водовороты» и где, нередко, люди тонули; не прочь он был также принимать участие в «кулачных боях», которые бывали по воскресеньям на слободской базарной площади. Впоследствии я видел эти, «бои»; на них из города многие приезжали посмотреть. Две «стены» людей выстраивались друг против друга. Сперва с той и другой стороны «задирали» мальчики-подростки и барахтались между собой; потом выступали взрослые и дрались в одиночку, или парами, но, затем, страсти разгорались, и уже «стена» шла на «стену». Та и другая то подавалась вперед, то отступала, и, иногда, ни одна, ни другая не бывала победительницей. Но случалось, что, вдруг, одна «стена» прорывалась и люди рассыпались в разные стороны, точно камни разрушаемой настоящей стены.
Случалось это, обыкновенно, когда свежая партия бойцов неожиданно примыкала к той или другой стороне. Стены слагались из разновидных элементов, однако же с преобладанием всегда какого либо основного состава, который и давал «стене» свое название. Бывали стены «мясников», «слободских», «вольных», «жидов», «адмиралтейских», «крючников» и т.п. Среди евреев чернорабочих, крючников и мясников выдавались замечательные бойцы. Иван, когда ему удавалось урваться, примыкал к стене «вольных» и нередко синяки или царапины на его лице свидетельствовали о том, что он побывал на боевой арене. Часто исход боя решала кучка матросов, случайно забредших поглазеть. Они, вдруг, неожиданно, выходили из своего нейтралитета и кидались на помощь теснимой стороне. Тогда картина быстро менялась. Но чаще всего, обе стороны считали себя победителями.
Исковерканных в кровь физиономий бывало, при этом, не мало, но никто это за обиду не принимал. Раз или два пришлось услышать, что бывали смертные случаи на месте боя. Угодит кто-нибудь неосторожно в висок, — и готово. Мы гадали, не погибли так, или иначе, наш Иван, но тела его нигде не нашли, несмотря на все розыски. Только позднее пошел слух, будто бы он, не дождавшись «вольной», примкнул к бродячему венгерскому цирку, где, наряду с другими номерами, ставились «военные пантомимы», с участием многих статистов. Кстати, а «военные пантомимы», случайно, не имеют ли какого-нибудь отношения к гладиаторским боям?
Действие книги Н.П. Карабчевского происходит в городе Николаеве Херсонской губернии в начале 1860-х гг. Традиция кулачных боев сохранялась до конца 1950-х., хотя запретить их пытались неоднократно.
Получается, что не все старинные сражения были такими кровопролитными, как, скажем, Куликовская битва. Более того, кулачные бои регулировались общепризнанными правилами, сводившими к минимуму смертельные случаи и увечья. Даже утяжеление кулака горстью монет считалось нечистым приемом, не говоря о применении колющего оружия.
Косвенным подтверждением того, что еще каких-то лет 150 назад участие в таких драках-состязаниях было в России обыденным для любого здорового мужчины, является и пресловутая бородатость простолюдинов. Помимо затруднительности процедуры бритья в условиях крестьянского и мещанского быта, пышная растительность смягчала последствия от ударов по лицу со стороны соперников. Понятно почему принудительное бритье бород при Петре I стало для русских существенным унижением.
Думается, массовые средневековые драки являлись не только своеобразным спортом (их в этом качестве в наши дни даже пытаются возродить), но и способом выяснения отношений, разрешения споров за территорию, женщин, честь и прочие активы. Их можно было бы считать аналогом бандитских разборок, если бы не количество жертв. Бои «стенка на стенку», как видно из двух процитированных источников, были весьма щадящими, в отличие от дворянских дуэлей, гангстерских перестрелок, а тем более «огнестрельных» войн XIX-XX вв.
Кулачные состязания уместнее сравнить с поединками животных, боевые органы которых зачастую устроены так, чтобы не наносить травм, опасных для жизни представителям своего же вида. Рога баранов, например, закруглены, а рога оленей и вовсе способствуют тому, что чрезмерно увлекшиеся драчуны могут намертво зацепиться ими и погибнуть от голода вдвоем. Да, более сильный самец овладевает самкой или территорией, но слабый не гибнет, а уходит и вполне может продолжить свой род где-нибудь по соседству, а со временем даже вернуться и занять место ослабевшего по каким-то причинам соперника. С этой точки зрения человеческие войны с применением заведомо смертоносного оружия иначе как браконьерством не назовешь.
Устойчивость традиции кулачных боев может указывать на то, что многие споры между племенами или феодальными сообществами решались вот в таких простых, популярных, повсеместно распространенных, но редко фиксировавшихся в летописях битвах. Возможно, именно таким путем происходило кое-где «собирание земель русских». Появление же специализированных вооруженных отрядов — княжеских дружин, против которых кулачные бойцы были бессильны, стало тем аморальным приемом, благодаря которому частные лица оказались обладателями огромных территорий. И уж совсем «ударом ниже пояса» прежнему, честному человечеству стало появление огнестрельного оружия, а затем и оружия массового поражения. Хорошо по этому поводу выразился неистощимый на цитаты Уинстон Черчилль:
Цивилизации сметают на своем пути все, что могло бы смягчить человеческую ярость, европейская война может закончиться лишь крахом побежденных и едва ли менее фатальным экономическим хаосом и истощением победителей. Демократия мстительнее кабинетов министров. Войны народов будут куда страшнее, чем войны королей.
P.S. Уже готовясь нажать на кнопку «Опубликовать» после написания этой статьи заметил, что на иллюстрации, скопированной со станинного лубка, бойцы безбородые.